Полвека назад яд вошел в самое сердце искусства. Полвека назад, когда впервые вместо виноградного сока вдохновения, фантазии, экстаза, Дионис хлебнул extra-dry денатурата точных наук, искусство, ослепшее и обезумевшее, ринулось в пропасть материализма.
Точные знания, «методы», «исследования», «дисциплины» вытравили начисто душевную жизнь художника. Воображение было низложено и разложено на что-то, напоминающее «учет и распределение»; вдохновение объявлено вне закона и сведено, кажется, к правильному пищеварению.
Собственно говоря, уже импрессионизм перестал быть изобразительным искусством. Художник не изображал, а делал оттиски. С творческой волей художника было покончено. Он стоял крепко привинченным к стативу аппаратом с одним огромным глазом, на ретине которого отпечаталась мертвая, чудовищно распластанная природа, и с правой рукой на шарнирах теории и расчета.
И дальше, принимая свое добровольное рабство за свободу, он зарылся в кучу давно парализованного и омертвевшего «живописного материала», вычесывая на удивление миру новые и новые его свойства и каждый раз оповещая об открытии новых делен и новых законов искусства. С той же кокетливостью, с которой раньше он носил свой берет и романтический плащ, он драпируется то в куртку рабочего, то в жреческие одеяния, иероглификой величественных терминов отгораживая свою деятельность от суда публики. Это развитие, или падение, шло с головокружительной быстротой. Что же странного? Искусство, потерявшее всякую связь с жизнью, гонялось за «современностью», как собака за собственным хвостом.
Над свежей могилой хочется сказать несколько искренних слов утешения. Не жалейте о покойнике! Будем помнить, что Пикассо хитрый выдумщик, но слабый рисовальщик и посредственный колорист, что итальянские футуристы предприимчивые и бойкие дилетанты, не вышедшие за пределы приторной итальянщины XIX века, что наши новаторы не ответственны за низкий уровень, на котором стояло раньше наше начальное образование, и что девяносто девять сотых всего, что сделано новейшим искусством, может быть без труда исполнено любым гражданином Республики, имеющим свободное время и набор необходимых инструментов.
Граждане художники! проводив в места упокоения печальные годы художественных заблуждений и спекуляции, шарлатанства и безграмотности, не пора ли вспомнить о художественном творчестве? Не пора ли искусству вернуться к искусству? Ибо цели, причины и средства художественной деятельности не там, где их искали люди последних десятилетий.
Человечество запомнило имена Рембрандта и Фидия, Микельанджело и Рафаэля не потому, что они умели безошибочно изображать действительность (сотни профессоров всех академий мира были бы их счастливыми соперниками), не потому, что они «организовывали» на плоскости особенно восхитительные комбинации материалов (сколько удачливых соперниц имели бы они в этом деле!) и не потому, что они знали особенно тонко свойства материалов, умели «наращивать краску» или изобретать фактуры – (посредственный маляр или московское «Обмоху» дадут им сто очков вперед). Ни глаз, ни рука, ни рассудок не делают художников.
Они – великие художники, потому что они полнее и глубже миллионов других людей воспринимали жизнь, умели чувствовать и умели передавать это чувство другим. Ибо в силе чувства, стихийно ищущего своего выражения, в глубине переживания, в запечатленной на веки веков душевной жизни творящего, в его любви и ненависти, в сострадании и жалости – единый и истинный источник искусства.
Об авторе
Николай Эрнестович Радлов (1889–1942) принадлежал к известной семье петербургских интеллигентов. Его отец, Э. Л. Радлов, был директором Публичной библиотеки, профессором философии, другом известного философа В. С. Соловьева. Родной брат, С. Э. Радлов, стал знаменитым театральным режиссером. По материнской линии Радловы состояли в родстве с семьей М. А. Врубеля. Царившая в доме творческая атмосфера сказалась на развитии мальчика. После окончания гимназии он поступил на историко-филологическое отделение Петербургского университета и окончил его в 1911 г. Университетское образование, превосходное знание нескольких иностранных языков помогло Радлову в его деятельности искусствоведа и художественного критика.