Скорее всего, план был разработан супругами еще весной. Только этим можно объяснить ходатайство об отсрочке и те затраты, которые они в связи с этим понесли (ведь деньги можно было потратить на подготовку к процессу). Этим можно объяснить и казавшееся коллегам странным нежелание Портера нанять адвоката и квалифицированного бухгалтера для изучения банковских финансовых документов. В этом свете вполне понятна его инертность и безынициативность. Ведь в принципе он мог защитить себя — общественное мнение, большинство свидетелей были на его стороне. Дорогостоящая, но квалифицированная юридическая помощь, возможно, переломили бы ситуацию в его пользу. Но он ничего не предпринял. Вывод отсюда только один: Атоль и Портер избрали другой вариант действий и приступили к его осуществлению.
Первыми Хьюстон покинули Атоль и Маргарет. Они уехали из города 20 июня 1896 года — то есть еще до того, как обозначилась дата начала процесса. Но примерно она была им известна. Отправились они не к родителям в Остин, как можно было ожидать (не забудем о процессе!), а «погостить» к неким приятелям в графство Бразос[144]. Домой (то есть в Хьюстон) они возвращаться не собирались, а направились затем в Остин, к родителям, где и обосновались в их доме, — причем появились там уже после того, как о бегстве Портера стало известно. Поделилась ли дочь с родителями тем самым «планом»? Скорее всего, нет. Мистер и миссис Роч — наверняка — выступили бы резко против: Рочу были известны обстоятельства Портера, и он был уверен в оправдании зятя (в конце концов, именно он внес залог в две тысячи долларов). Но был один человек, который явно (хотя бы частично и, вероятно, постфактум) оказался посвящен в план бегства. Это школьная подруга Атоль, некая миссис Лолли Уилсон: на ее адрес приходили письма от беглеца и передавались миссис Портер. Через нее — уже «в бегах» — сначала из Нового Орлеана, а затем из Гондураса — Портер и держал связь с семьей.
Что интересно: конверты со своими посланиями семье беглец подписывал вымышленным именем, на листе обычно ничего не писал, а главным образом рисовал, — изображая сценки из своей новоорлеанской жизни. Делал он это, конечно, не из соображений конспирации и едва ли потому, что просто любил рисовать, — только такой способ был адекватен ситуации: можно представить, какие обуревали его мысли и чувства! Вряд ли он хотел поверять свои сумбурные размышления бумаге. Да и тревожить Атоль (в ее-то состоянии!) он не имел права[145].
Однако вернемся к У. С. Портеру и посмотрим, как он осуществлял бегство.
Накануне отъезда в Остин, в последний рабочий день в редакции, коллеги вручили ему 260 долларов. Зная о стесненных материальных обстоятельствах своего товарища, они собрали средства, для того чтобы он мог использовать их на адвоката, финансовую экспертизу, да и просто, — чтобы ему и его семье было на что существовать, пока идет процесс.
Шестого июля Портер сел в поезд, шедший из Хьюстона в Хемпстед, где предстояла пересадка. Его отъезд наблюдали многие. Провожали его приятели — упоминавшиеся Эд Маклин и У. Синклер. Портер сошел в Хемпстеде (на перроне с ним разговаривала миссис Молтби, подруга Атоль, она делала пересадку[146]). Здесь он должен был пересесть на поезд, идущий в Остин, и утром быть в суде. О намерении сделать это он сообщил всё той же миссис Молтби. Как он садился в этот поезд, никто не видел. Известно, что следом за составом, идущим в Остин, отправлялся тот, что шел в противоположном направлении — в Новый Орлеан. Никто не видел, как наш герой входил в вагон и этого поезда. Нет, конечно, и никаких документов, которые пролили бы свет на это обстоятельство: в отличие от современной России для покупки билета на поезд паспорт, разумеется, не требовался. Как бы то ни было, уже 7 или 8 июля Портер очутился в Новом Орлеане.
Сколько времени беглец пробыл там, достоверно неизвестно, но вряд ли речь может идти о каком-либо длительном периоде: месяц, от силы два, — едва ли дольше он прожил в этом необычном городе. Но даже этого непродолжительного времени хватило, чтобы впечатления от пребывания в нем отразились в его рассказах, написанных почти десяток лет спустя. Видно, что он хорошо узнал город, прекрасно ориентировался в его топографии и топонимике. Он явно немало побродил по его улицам, переулкам, площадям и набережным, подолгу сиживал в кафе и ресторанах, наблюдая за местной — такой красочной и необычной — жизнью. Конечно, он уже тогда обладал цепкой памятью художника. Но то, что он был изгнанником, беглецом, изгоем, придавало его зрению особую зоркость, заставляло более пристально всматриваться в окружающее. Это ощущается в новеллах «Праздник слепца», «Возрождение Шарлеруа», «Ищите женщину» и «Рождественский чулок Дика Свистуна».