— Бусыло и Зернов давно на примете, — сказал Миша. — Да и Лука с Липой! Рыльце у них у всех в пушку.
— А мне показалось, я сегодня вечером Липу эту в постели у Эдика видел. Не уверен окончательно. Темновато было, — произнес Чижиков. — Но у меня есть тоже кое-какие соображения и наблюдения. Именно у того забора, где стройка, я их замечал в такое время, когда им там делать было нечего. Видел и кирпичи на пролете между вторым и третьим этажом. Спрашивал прораба. Он сказал мне, что это не рабочие положили и не по-рабочему. У меня возникали подозрения… Почему и предупреждал.
— Но сейчас надо проверить, где они. А кто такой Алексей Алексеевич? — спросил Домин.
— Не слышал я такого имени и отчества! — после молчания сказал Михаил.
— Ну ладно, следствие этим займется. А теперь, Миша, тебе лучше вернуться домой. Тут какая-то неясность. Может, Лука Белов, если верить в предсмертный бред Эдика, отомстил Эдику за жену? А ты, Алексей Глебович, не помнишь, в какое время ты видел Липу в постели Эдика?
— Это было… это было вечером, да… но до наступления темноты.
— Ну, Миша, утро вечера мудренее. Иди спать. У тебя завтра — трудный день. А мы с Алексеем Глебовичем подзаймемся кое-чем.
Домин на газике довез Михаила до дому.
В эту беспокойную ночь Домин и Чижиков, сохраняя тайну, побывали и у Луки с Липой, и у Зернова, и у Бусыло, но узнать об убийстве Эдика им так ничего и не удалось.
Только экспертиза могла установить время убийства Эдика и прояснить подробности происшествия. И они направились к экспертам.
XVIII
Ранним утром к паровозной кабине, закрытой наглухо, подошли Михаил Кулашвили и Евгений Никитин.
— Откройте кабину! — приказал Михаил.
Бусыло схватил одной рукой за плечо Зернова, а другой вцепился в свою бороду. Он не контролировал своих поступков: не каждый день до тебя долетает голос с того света.
— Откройте! — громко, с легким акцентом повторил Михаил.
Зернов, бледный, с трясущейся челюстью, обернулся к своему помощнику.
— Долго будем мы ждать! — вывел их из оцепенения голос Евгения Никитина.
Они не помнили, кто из них отворил дверь.
Бусыло, увидев лицо Михаила, осел, ноги подломились.
Зернов стоял невероятно вытянувшись, словно кол проглотил.
— Здравствуйте! — приветствовал их Михаил.
Бусыло и Зернов моргали глазами, не в силах уразуметь, каким это чудом Кулашвили остался жив?! Языки у них словно отнялись, руки повисли.
Никитин, недоумевая, смотрел на их пораженные ужасом лица. Такого он еще ни разу не видел.
Ожидая пограничников для досмотра, Липа на своем посту проводницы беспокойно поглядывала в сторону вокзала, потому что Эдик явно запаздывал. Да, ей по душе было, что он ругал ее последними словами, что избил ее, что укусил плечо. Она испытывала непонятное, особенно острое наслаждение, оттого что он овладел ею вчера как бы насильственно. И если бы не эта глупая история с проигрывателем, никогда бы, кажется, вчерашний вечер не кончился. Только вот немытым телом остро пахло от Эдика. Но где же Эдик?
Выйдя из паровоза и увидев, как ищущими глазами впилась вдаль Липа, Лука подумал: «Неужели у них что-нибудь с Эдиком? Да за это их обоих на одной веревке удавить мало!»
Между вагонами соседнего поезда мелькнула белая рубаха.
— Эдик, мать твою!.. — крикнул Лука.
Но земля заколебалась под его ногами, вагоны ринулись вбок, небо покосилось, и сквозь лисьи губы Луки вырвался вопль ужаса: из-под вагона выбирался Михаил Кулашвили.
Лука, обезумев, бежал от паровоза и что-то кричал.
— Стой! — закричал Михаил.
Но ноги несли Луку.
Никто из свидетелей этой сцены, включая и капитана Домина, не смог бы сказать, каким образом Лука Белов не угодил под колеса маневрового паровоза. Помощник машиниста высунулся оттуда и, судя по отрывкам слов, не очень уж выбирал выражения.
Между тем Михаил, вспомнив слова капитана о гибели Эдика, задумался. Но надо было осматривать паровоз. И он вслед за Никитиным вступил в царство Луки Белова, хотя тот еще не возвратился.
В этот день можно было бы и передохнуть: у двух иностранцев в обшлагах рукавов, обшитых мехом, Михаил Варламович нащупал героин. Нашел, потому что увидел лихорадочно блестевшие, погруженные в себя глаза наркоманов. Черное хищное пламя изнутри пожирало истонченных, гипсово-бледных молодых людей. Какие-то видения витали в их расширенных зрачках.