Игорь с притворной строгостью топнул ногой. Щенок перекувырнулся, отряхнулся и тоже побежал к матери.
— Как его зовут? — Игорю приглянулся коричневый.
— Аякс.
— Я беру Аякса!
— Но он — в деда. Злобный, нетерпеливый. Расталкивает всех, когда тянется к еде. А свою мать кусает, если она мгновенно не дает молока.
— Я беру Аякса! — Уж если он брал, то — трудного «ребенка». Игорь интуитивно всегда искал труднейших путей. Так было в технике пилотирования, покрышкинской стратегии боя, покрышкинской манере полета на повышенных перегрузках. Игорь всегда что-то искал, открывал и, случалось, находил.
Завернутый в тряпку Аякс лежал на коленях у Игоря и дремал.
Из машины Игорь посматривал на проносящиеся силуэты саксаула — дерева пустыни. Он совсем не имеет листовых пластинок (сберегает влагу). Игоря снова привлек саксаул: он чем-то напоминал иву. Давно бы следовало выпустить марки с изображением саксаула, карагача, арчи, думал он, представляя заранее, в каком из своих альбомов он разместил бы марки с ликами пустыни.
Через дорогу широко переваливало курчавое пыльное облако овечьей отары. Машина, шедшая впереди, замедлила ход, и Игорь увидел в ней миловидную женщину, с обожанием смотревшую на Огаркова. Тот был в чесучовом костюме. Плечистый, уверенный в себе, крупные черты профиля рисовались отчетливо.
Вот он — Георгий Огарков…
Смутная тревога охватила Игоря. Почему он бросил Наташу и не помогает ребенку? И известна ли истинная причина их разрыва?
Давно уже освободилась дорога, давно отвернула в сторону машина с Огарковым, а Игорь все никак не мог отделаться от гнева. «Обманув Наташу, обманул и меня. Но почему обманул? А если разлюбил? Или не любил? Говорил ли Огарков со мной откровенно? И есть ли кто-нибудь, с кем он откровенен? А ты, ты сам со многими откровенен? А разве жизнь идет просто? Всё в становлении: и твои чувства, и отношения, и — его, и — Наташи, и — всех. Все меняются… Меняются? Да! Но не изменяют чему-то главному в себе!»
Вот и гарнизон. Вот и дом.
Игорь вышел из газика, надел Аяксу приготовленный заранее ошейник, взял его на поводок и потянул к подъезду.
Аякс все обнюхивал землю, упирался, не желая подчиниться поводку. Игорь подхватил его на руки и, шагая через две ступеньки, поднялся на третий этаж. Открыл дверь, переступил порог, опустил на пол Аякса и освободил его от поводка. Щенок сунулся к двери, но она закрылась перед ним. Зато дверь в комнату из передней Игорь уже отворил, вошел туда:
— Ну иди, иди сюда, глупенький!
Вот одна лапа боязливо опустилась на пол, точно на лед. Аякс вошел, посмотрел вокруг, обнюхал тумбочку с разноцветными альбомами для марок и задрал правую заднюю ногу… И Игорь живо принес из кухни тряпку, подтер лужу.
А щенок облюбовал себе местечко в правом углу, около окна. Игорь расстелил тряпичную подстилку, припасенную Ириной. Щенок улегся, но, вероятно вспоминая мать и брата, заскулил так жалобно, что вошедшая после концерта Ирина кинулась к нему, подняла, прижала к себе, забыв о праздничном платье, поцеловала, зашептала что-то и долго не отпускала.
Ночью, пододвинув подстилку с Аяксом к кровати, Игорь думал об этом порыве Ирины. А сам нет-нет да и поглаживал щенка около носа. Тот скулил, жаловался кому-то, словно звал мать. Рука Игоря сама собой находила теплую мордаху, пальцы отыскивали за ушами Аякса заветные уголки. Прикосновение к ним умиротворяло щенка, и он, вздохнув, затихал. А потом все повторялось снова.
Просыпаясь при «плаче» Аякса, Игорь видел: Ирина не спит, но тут же закрывает глаза, как только замечает, что Игорь проснулся. И в бледном, полупризрачном лунном свете, профильтрованном узорной занавеской, Игорь впервые увидел своеобразие Ирины. «Точно олененок, — подумал он. — Да, да, олененок. Вот он — образ! В характере ее и доверчивость, и пугливость, и беззащитность… Какая красивая!» Игорь внутренне благодарил жену за ее невысказанную встревоженность: ждала, когда он заснет, и тогда она поднимется, приласкает, успокоит щенка.
Неожиданно вспоминались дорога, отара овец, машина, Огарков… «Да, я так думаю о нем, будто мы с ним вступили в поединок… А может, не совсем так: тут сложнее. Если остаются без возмездия подлость и обман, — значит, нет равновесия между добром и злом. А я уверен — есть! Ни одна слеза не остается неотмщенной. Да так ли плох Огарков? Прожигатель жизни? Наверное, способен на многое, если Наташа его полюбила. Или увлекалась им? Нет, полюбила… И любит, видимо… Не разложишь по полочкам: вот хороший, вот плохой человек! Что, я сам-то святой разве? Случалось, обижал, да и обижаю, самую близкую мне душу — Ирину. И только ли ее? А порой мои письма Наташе напоминают командирские окрики. Потом спохватываюсь, когда письмо отослано и в ответ следует красноречивое Наташино молчание. До сих пор я не смог изменить положение Наташи… А мои подчиненные?.. Нет, здесь порядок… А Ирина?»