Он еще раз тщательно причесался, а одну мягкую черную прядь довольно задорно приспустил на лоб и прикрыл рубец — память осколка у сталинградского тракторного. Рука машинально потянулась поправить сбритые знаменитые усы. Он усмехнулся и, стараясь не прихрамывать, совсем решительно выступил из палаты, сунув на ходу руку в карман и проверив, на месте ли письмо.
В дежурной комнате Гюльчара, отложив вязанье, глядела на расстроенную Наташу. Она потуже надвинула на седые волосы шапочку, но и это всегда успокаивающее движение сейчас не помогло Гюльчаре. Хлопая себя по коленям, она покачивала укоризненно головой:
— Красота человека — лицо, красота лица — глаза. И глаза у него — звезды. Но как нехорошо, как нехорошо! А ведь какой человек хороший! — Она, порицая, хвалила, хваля — порицала. И Наташе было непонятно, чего тут больше: хвалы или осуждения. В дверь вежливо постучали.
— Войдите! — крикнула Наташа.
— Не помешал? — переступив порог и стараясь не прихрамывать, спросил Федор Николаевич. Держался он прямо, выпятив грудь как на смотру. В руке был конверт.
— Нет, нет! — поспешно отозвалась Наташа и, опустив голову, покинула комнату.
Он хотел ее остановить, но, заметив раздраженность Наташи, не решился. Гюльчара сперва не поняла, что случилось с Федором Николаевичем. А потом заметила отсутствие усов и насторожилась.
— Что с Натальей Ильиничной? — обратился он к старой Гюльчаре.
Та огорченно махнула рукой. Отвернулась. Взялась за спицы, отложила, поправила шапочку.
— Что-нибудь случилось? — встревожился он.
— Да, да, случилось, нехорошо случилось, — повернувшись всем телом, зачастила Гюльчара. Ее поблекшие губы подергивались от волнения.
— Чуткости у вас, мужчин, нет к нам, женщинам! Все только о себе думаете!
— В чем дело? — заробев, повторил он, бессознательно вдвое складывая конверт.
Гюльчара накапала в мензурку валерьянку, разбавила водой, выпила. Взяла вязанье.
— Год здесь работаю, — она развела спицами. — Четырнадцатое предложение выйти замуж! — возмутилась Гюльчара. — Или все вы думаете, если меня кто-то обманул, обобрал, оскорбил, бросил, то я ко всем кидаюсь на шею? Нет! Мы сами можем защитить себя! Нам подачки не нужны!.. — размахивая спицами, наступала она на Федора Николаевича.
— Да кто же посмел так обидеть вас?
— Ты что? Почему меня? Наташу обидели! Я о ней говорю.
Федор Николаевич насторожился, посуровел:
— Кто обидел? — Он привычным жестом резко поправил усы, не заметив их отсутствия.
— Все! Все четырнадцать, которые делали ей предложение! Еще и этот негодяй Огарков — бывший муж, бросил ее на седьмом месяце беременности. Настоящий бандит!.. Я только не могу понять, как мог такой человек, как Атахан… — и Гюльчара выразительно похлопала себя ладонью по лбу.
— Тоже делал… предложение? — почти с испугом спросил Федор Николаевич, комкая сложенный вдвое конверт.
— Скажи ему, пожалуйста, что это нехорошо. Наташа замечательная медсестра. Настоящий врач. Настоящая комсомолка: всегда там, где труднее. Относится ко всем одинаково, жизнь готова отдать, чтобы спасти человека, облегчить его страдания… Но почему-то каждый больной считает, будто она это делает только лично для него. Трудно ей с такими. Это обижает ее. Нехорошо…