— Слушай! Зачем так строго? Ищешь друга без недостатков — останешься без друзей!
— Ты, может, и прав, а все же смешно, когда колючка себя считает садом, а уксус — медом. Так я ему прямо и скажу…
— Слушай! Зачем так строго? Не бей ногой в чужие двери, ударят и в твои.
Они заговорили по-туркменски, кивая, покачивая тельпеками, а завидев Павлика, примолкли, значительно погладили свои бородки.
— Эй, мальчик! Ты откуда? Куда спешишь?
Павлик назвал аул.
— Чей же ты?
— Моя мама… ну вы не знаете, она… она… там в больнице… она… Наташа…
Один туркмен быстро, печально и соболезнующе сказал что-то по-туркменски. Павлик уловил слово: «Гюльчара».
Другой потупился и тоже соболезнующе и еще печальней промолвил дважды: «Гюльчара, Гюльчара…»
Павлик быстро оставил их позади, но неясная печаль коснулась и его. Он подумал: наверное, его хватились, ищут. И прибавил шаг. Из-за дувала оглушительно забрехала собака, с противоположной стороны ей отозвалась другая, потом третья…
Лихость покинула Павлика. Он на всякий случай выбежал на середину пыльной улицы и припустил что есть духу.
Павлик бежал, а собачий лай следовал за ним. Казалось, волкодавы перепрыгнут через дувал или сорвутся с цепи. Покалывало в боку, но он бежал и бежал, иногда проверяя, цел ли чехол. А мысли мешали ему: «Может, зря? Я и дороги не знаю. И никого не знаю. Заблудиться могу… А собак сколько! Ой, вон милиционер!» Он споткнулся и полетел в канаву, ударился коленкой, плечом и головой. Хотел разреветься, но услышал голос:
— Зачем бежишь? Голову потерять можешь. Садись, поедем вместе.
Выбираясь из канавы, держась за голову, Павлик увидел добрейшее лицо серебряного от седины туркмена. Глаза его серебрились, а лицо и руки сплошь были испещрены морщинками. Не коснулась старость только его доброты. Он повел рукой, приглашая Павлика в свою тележку. Ишачок, потряхивая ушами, ободрял Павлика, отмахиваясь хвостом от утренних въедливых мух.
Павлик, забыв о боли, мигом оказался в повозке, около серебряного туркмена. Ишачок затрусил по дороге, туркмен краем рукава смахнул пыль с плеча Павлика. Поравнялись с милиционером. Тот стоял около мотоцикла с коляской и внимательно смотрел на них. Туркмен обнял Павлика и подал ему кисть винограда. Хорошо было сидеть около этого чудесного старика, есть виноград…
Копытца ишачка понемножку отщипывали дорогу. Дорога раздваивалась. Пришлось вылезать. Если бы чехол не был подарком Атахана, Павлик обязательно подарил бы его этому человеку. Но это подарок… Павлик слез с тележки.
— Спасибо, дедушка…
Старик давно миновал развилку дорог и потерял из виду мальчика, но с улыбкой вспоминал его голубые глаза, унизанный веснушками курносый нос, тепло детского плеча — все это было еще рядом, все еще звучал голос мальчика: «Спасибо, дедушка…» И старик, слабо держа вожжи, подумал: «Не знаешь, где найдешь, где потеряешь… Сколько ласки он мне подарил!»
XI
С немалыми передрягами добрался Павлик до аула. Впервые в жизни он проехался в грузовой машине, в водовозке. Впервые спасался от собак, от сердитого индюка. Он и не думал, что аул так далеко, не знал, как доберется до него. Страху набрался!.. Живот подвело, но он вспоминал ласкового седого дедушку, гроздь винограда, и ему становилось немного легче.
Солнце светило вовсю. Аул давным-давно проснулся. И теперь, глядя на больничный садик, на аул, на людей, Павлик подумал, что он никогда бы не увидел рассвет, утреннюю дорогу, того серебряного туркмена с бронзовой гроздью винограда, никогда не побывал бы здесь, если не решился бы отправиться в путь!..
Приоделись жители аула, казалось, и деревья облачились в новый зеленый наряд. Из репродуктора, укрепленного на столбе, около сельсовета, неслись песни. Они были слышны и в больничном садике, куда пришли навестить больных родные.
У самого забора высокий юноша одной рукой держал за уздечку текинского скакуна, а другой касался матовой руки девушки в больничном халате. Это было недопустимой вольностью, и девушка отдергивала руку, а юноша прикидывался, будто задевал ее случайно.
В тенистом углу садика Павлик расспрашивал дряхлого, с трясущейся головой, глуховатого деда. Дед обрадовался собеседнику и не обратил внимания на подозрительно грязную одежду Павлика. Между тем грязная, местами порванная, замасленная одежда могла бы его насторожить. Но он был подслеповат. Прикладывая руку к уху, дед переспрашивал мальчика, повторяя:
— Внучок мой не приедет. Ась? Чего, чего? С берега скопытился и булькнул…