— И я с тобой!
— А не передумаешь?
— Я? — обиделась Юлька.
Он вспомнил, как она сражалась за нож Атахана, и смягчился:
— Ну ладно, не обижайся, это я так… пошутил.
— Только уговор: чтобы ты со мной драку не затевал. Я ведь вчера, если бы в речку не слетела, то тебе, знаешь, как поддала бы! Я бы тебе нос оторвала. — Она чуть было не взяла его за нос. — Знаешь, — и, как любил делать Павлик, подняла сжатые кулачки. Они проходили с Юлькой мимо того обрывистого берега, откуда вчера она упала.
— Нужна ты мне! Мне с диверсантами дел по горло, а еще ты!..
Обедали они втроем. Перед обедом, хотя Павлику и не терпелось поскорее ополоснуть руки и сесть за стол, он набрал воды в кувшин, уступил Юльке очередь над тазом и, подав ей мыло, наклонил кувшин. Юлька мыло-то взяла, но стоило Наташе повернуться, чтобы расставить тарелки, как она сунула мыло под струйку воды и положила на мыльницу, смочила руки и взяла у Павлика полотенце с фазаном.
— Знаешь, — зашептала, доверительно подмигнув, чтобы не выдавал, — когда я маленькая была, мне мыльная пена в глаза попала. С тех пор всю жизнь мыло ненавижу…
Сама же следила, чтобы Павлик добросовестно намылил руки, испытывая удовольствие от умения настоять на своем и одержать верх.
Стараясь не чавкать, но все-таки причмокивая, отведал Павлик домашних щей. Когда облизал ложку, кто-то постучал в окно. Наташа встала, подошла к окну, а Юлька воспользовалась этим и показала Павлику язык — толстый, малиновый, обидный. Не раздумывая, он смазал ей ложкой по лбу. И наверняка получил бы сдачу, но Наташа повернулась к ним. Оба чинно приступили к гречневой каше.
Юлька заметила, как у мамы на лбу сбежались еле приметные морщинки, брови сдвинулись. Юлька, не донеся ложку с кашей до рта, спросила:
— Мама, почему ты такая?
— Какая?
— С морщинками и с бровями?
— Так…
После обеда, когда она выпроводила ребят гулять, недалеко от больницы остановился газик с открытым верхом. Игорь, в полевой форме, пружинистый, вышел из машины, кивнул шоферу. Тот поправил пилотку и, с любопытством стрельнув глазами в сторону Наташи, не торопясь отъехал от садика.
— Здравствуй! — натянуто улыбнулся Игорь, сухо целуя ее в щеку, чувствуя запах эфира, йода, чистоты. «Подумай, и духами не пользуется, и сережек не носит, — отстраняясь и видя точку на мочке уха, отметил он. — А в десятом классе носила мамино кольцо и сережки.
Наташа уловила шершавое прикосновение его губ, гладкость выбритой кожи, запах солнца, а может быть неба, и одеколона «В полет». Его одеколона: любил его еще до авиационного училища.
— «В полет»? — спросила она, радуясь, что он сразу понял, о чем она спросила; радуясь, что его натянутость ослабевает, что он ее брат, что так много можно сказать этим одним словом, вызвав воспоминания о доме, юности и отце — хмуром, сосредоточенном, виртуозном военном летчике-испытателе. Отец тоже любил этот одеколон.
Игорь и правда оттаял, когда Наташа взяла его за левую руку и мягко похлопала пальцами по тыльной части, как делала в детстве, если он петушился и лез в драку. «Что ж, Натка — душа! Хорошего в ней очень много, только язык — не приведи господи, но сколько меня выручала! Почему же не хочет, упорно отказывается от моей помощи?»
— Натка, — он начал разговор, искоса глянув, достаточно ли отъехал шофер: чересчур любопытный. — Натка, отец беспокоится. А уж о матери молчу. Того гляди, примчатся прямо сюда, в Туркмению. Писать им стала реже. Меня отшила с моим предложением о переезде. Я со стыда сгорел на службе.
— Потому что не вышло по-твоему, потому что для тебя твое самолюбие и тщеславие — главное.
— Что ты болтаешь? Во-первых, самолюбие есть у каждого, во-вторых, прости меня, что же сверхъестественного в том, если хочу перевести свою сестру поближе к себе? Что?
Если у Игоря вырывалось «прости меня», это значило: не простит обиды, завелся. Лучше всего перемолчать. Испытанный способ помог. Перемолчала, выдержала паузу, сбавила тон, мирно пригласила:
— Пойдем… чаю попьем.
— Ты меня вот так напоила, — ребром ладони гневно провел Игорь по горлу. — Глупо, понимаешь, глупо выходит. Когда ты меня выставила, ну не выставила, ну отшила, ну отбрыкнулась от моего варианта, я сразу же позвонил домой. Отец — на дыбы! Как, мол, отказывается? Мама — в слезы, взяла трубку, а говорить не может: «Наташа, Наташа…» — и всхлипывает, как маленькая. На службе у меня руками разводят. Место освободилось, держат для тебя, ждут. Если хочешь — просят.