Сейчас в сторожке люди набились плотно — ни протолкнуться, ни продохнуть — все курили махру. У нас была проблема: мне надо было ехать в Москву за документами, а Маше — возвращаться в гармаевский лагерь. Как с вещами? Правда, пеших переходов не предполагалось, но посадку и две пересадки не миновать. Мой поезд уходил раньше. Я стала обращаться ко всем и в окошко, чтобы помогли Маше сесть в поезд, погрузиться с вещами. Мне обещали. Мой поезд подошел, я вскочила (стоянка 1 минута). В вагоне тоже набилось народу — под первое сентября — в том числе и того, который обещал помочь Маше.
А Маша в результате проспала в пустой сторожке, на любимой лавке, в спальном мешке и проснулась, когда утренний поезд уже стоял. Кто-то покричал, чтобы подождали, кто-то помахал, кто-то подтащил рюкзаки и корзинки и закинул спальный мешок в тамбур. Худо-ли бедно, Кролик доехал целый и невредимый и общественное добро доставил в лучшем виде.
Она была на самом деле как кролик — круглая фигурка с маленькими лапками. Щечки-глазки, нос большой, но хорошей формы (который, правда, не умел ходить вверх-вниз по-кроличьи), но главное — это два передних зубка: точно кроличьи. И чудесная улыбка.
Через какие-то считанные дни я прибыла в лагерь под дубами со своим московским котом — рыжим Ванюшей. Застала опять только лишь исход, он был похож на бегство, будто сзади гналось войско фараона. Многие из тех, кого я привела сюда, кто хотел продолжения сказки, уезжали. Вопросов никто не задавал, было просто некогда. Беременные женщины, дети осаждали смешной деревенский автобус. Поляна опустела.
Эх, генерал Куропаткин, допрежний владелец этих мест, хорошо, что вы, скорей всего, ничего не видите. Вы лежите на заросшем кладбище за деревней Шешурино, с надписью на скромном памятнике — собственными вашими словами: «Высокая честь любить землю и научно уметь трудиться на ней».
Со вкусом было выбрано место для Вашей усадьбы: полукругом постройки, перед ними поляна, дубы и песчаный берег залива. А дальше водный простор, острова. Счастье Ваше, генерал, что не видят Ваши глаза, как прибитые гвоздями к ветвям столетних дубов торчат жерди, на них треплются клочья пленки, рубероида, тряпья. На земле кирпичи от разоренных летних печек, ведра с протухшими грибами. Кому нужно в Москве ведро? От вида грибов гармаевцев воротило. Год был грибной. Аппетит же им испортил мед с орехами, которые под конец пришлось доедать. Не рассчитали продукты, сначала постничали. В огороде прели цуккини и гора картошки: выкопали, но съесть не успели. В загоне тонули в своем помете бройлеры. Они страшно разжирели на пищевых отходах — на каше с курагой и изюмом.
От куропаткинской усадьбы и служб остались одни фундаменты. Вот старая аллея и здоровенные белые грибы, просто какие-то мамонты на толстых белых ногах…
Генерал Куропаткин пожил в своем имении еще и при советской власти и умер своей смертью. Большевики его не обижали: за то ли, что он построил в деревне Шешурино школу и больницу, или за то, что в своем имении устроил агрономическую академию с оранжереями, конюшнями и с общежитием для студентов? И простили ему вагон зерна, которое он умыкнул с железной дороги, вывез к себе и тем спас от голода целую округу. Скорее всего, большевики любили его за то, что он, будучи главнокомандующим, просадил русско-японскую войну. С этого началась революция 1905 года. Царское правительство посчитало это случайностью и назначило Куропаткина в Среднюю Азию опять-таки главнокомандующим. Но генерал и азиатскую компанию провел успешно: положил там остатки прогнившей царской армии и сдал противнику важные стратегические пункты.
И как будто бы возвращался он в свое имение на верблюде — от Торопца до Шешурина 50 км — чтобы развлечь мужиков и баб, которым был вместо отца. До сих пор имя его не забыто. Я сужу по тому, что однажды услышала разговор: «Еная матка — тая девка, что Куропаткин со своей экономкой придумали…» (Диалект здешний различает побочных детей, которых «придумывают», от законных, которых «сочиняют».)