На обломках всего старого, на пороге всего нового, прекрасного, сидели мы с Машей под проливным дождем. Взволновался об нас только один человек — мальчик пятнадцати лет, Игорь. Он приехал не потому, что не хотел идти в школу 1-го сентября, и не потому, что мы просили о помощи. Мы о помощи не просили. Приехал потому, что был рыцарем. Он был и у меня в театре, бывал и в гармаевских лагерях со своей мамой. Там в тринадцать лет он уже старейшина в детском лагере и с самыми младшими. В палатку к себе брал двух братцев — писунов. Когда один из них мочил спальный мешок и начинал ныть и проситься к Игорю, Игорь уступал свой мешок и остаток ночи проводил у костра. Потом в его мешок по той же причине перебирался и второй брат, и кто-то из них или вместе подпруживали игорев мешок и выползали к костру. Игорь выворачивал мешки и сушил их на рогулях. Сезон тот был дождливый, и часто мешки высушить не удавалось до следующей ночи. Но это в прошлом. Хотя в том прошлом заключалось уже и будущее. Как в семечке.
И вот теперь мы втроем. Мы должны были убрать поляну (почему должны?) и продать кур — их оставалось с десяток. Не переставая лили дожди, под этими дождями мы ходили с Игорем по Шешурину, предлагали кур. Почему-то над нами смеялись, не хотели покупать. Нас измучили эти тяжелые грязные бройлеры. Кажется, мы отдавали их бесплатно или подкидывали — не помню, но возвращались в темноте, по слякоти и, проклиная свою нелепую задачу, еще двух мокрых кур, которых не удалось пристроить в хорошие руки, тащили назад к Маше, которая ждала нас в жалком самодельном шалаше посреди горы мусора.
Она же, еле дождавшись нас, говорила о странном — о голосах людей, что уехали: «Я слышу! я слышу!» Ей чудились призраки. Мы ничего не слышали, ложились спать поближе, прижавшись друг к другу и к коту. Но спать нам в тот какой-то раз не дали. С берега высадился десант, ослепил фонарями. Я грозно повысила на них голос, они отвечали матом, но в темноте и неразберихе не поняли, сколько тут народа и какого. Хотели поживиться добром, думали, никого нет. Но как думали, так и раздумали. Хоть не сразу, но обошлось. Проревели моторки, стало темно и глухо. Дождь шелестел по пленке.
Днем мы с Игорем залезали на дубы, отрывали от них жерди, вытаскивали гвозди. Подавали голос последние куры. Почему мы их не ели? В голову не приходило. Мы ненавидели их всей душой, но и зарубить не умели.
Когда ходили в Шешурино, видели куропаткинскую школу. Одноэтажная, деревянная, крыльцо с резной причелиной, узенькое кружево наличников, ежевика взобралась на крыльцо, пока не было занятий, дерево от времени засеребрилось. Мы мечтали работать в такой школе. А когда ездили в автобусе, слышали разговор молодых учительниц:
— Ты какие уроки взяла?
— Я математику, историю и физкультуру.
— А я — биологию, обществоведение и немецкий.
— А я — физику, русский и звонить в звонок!
Наведалась я к директорше. Она, простая деревенская директорша, похоже, испугалась и отфутболила в РОНО: сама я ничего не решаю. Небось, и правда не решает. Поехали в Торопец. ЗавРОНО — пышная, как полагается по штатному расписанию, держалась с соответствующей важностью, задавала вопросы, как будто в первый раз слышит о нас (а уж слышала-переслышала). Потом потянулась рукой к цепочке на шее у меня — хвать! Оказалось — эх! — на цепочке часы, а не крест! (Ремешок у часов порвался, и вот я подвесила на цепочку. А крест мой возлюбленный нательный лежал на дне Наговского озера).
Но все равно нехорошо. Сказала, что мест нет ни в школе, ни даже в клубе.
Вернулись в Шешурино, напросились ночевать в дом, нас пустили. Тепло, духовито. И Ваня, кот рыжий, доволен наконец ночевать по-человечески. Они уже спят с Машей рядком, а нам с Игорем нет сухого места в подлунном мире. Он отравился пельменями в Торопце, его рвет всю ночь. Мы провели ее вдвоем в огороде. Я ходила за чайником в дом много раз, не давала спать хозяйке. Стало ясно, что ему надо ехать в Москву, в школу. И что этому Игорю еще рано сражаться с Голиафом, хоть он и похож на юного царя Давида.
А как нам — неясно. Но в те времена довольно часто случались чудеса.
Мы с Машей уныло разбирали мусор под дождем, когда приехали молодые муж с женой, вернее жена с мужем. «Два ангела на двух велосипедах…» — подумала я тогда то же, что Михаил Светлов в свое время. Хотя никаких велосипедов не было, но они как с неба свалились. Конечно, кого-то из них я растила (не телесно, но душевно), у кого-то была свахой на свадьбе, всего полгода назад. В Пушкине в церкви венчал их отец Александр Мень. Он сказал им проповедь строго (даже, казалось, гневно) и прекрасно об их пути. Мы все тогда видели его в последний раз. Мог ли путь их не быть строгим и прекрасным?