Коля говорил, что там главврач хороший, даже предложил ему нарисовать что-нибудь — «и приколют к личному делу». Коля хорошо рисует и гордится, что оценили его, но нарисовать забыл… Про медсестру Солнышко (интересно, была она рыжая или фамилия такая? Или просто добрая?). Она разрешала таблетки за батарею бросать. А если другие, то не выплюнешь. И сплющит губу или шею завернет на весь день, даже на два. Кто убегает, того колют в пятку.
Яшка все время около нее старался. Она любила его.
Жан — цыган 14 лет — в интернате дебоширил, воровал. Ему пригрозили Бурашевым. Он совершенно потерялся от страха и тоски. Спрашивал меня все время: «Пошлют, да?» Я говорила: «Нет-нет, туда только психов отправляют, а ты просто хулиган, я скажу, чтоб не посылали». Яшка и Коля: «А разве мы психи?» Жан: «Я убегу оттудова. Пусть не думают, что я у них останусь».
То ли дело вольная интернатская жизнь. Соловьева из 6-го класса сумела получить посылку на почте (подделала подпись), предназначенную Семеновой. В посылке были теплые сапоги и конфеты. Сапог Соловьева испугалась и утопила их в сортире, конфеты съела. Недели три преступница не была обнаружена, но следствие установило — кто. И местонахождение сапог. Заставили Соловьеву признаться. Но она сбежала зимней ночью и трое суток скрывалась в разных потаенных местах. Поймали. Воспитатель класса, имеющего лучшие отметки за поведение, за санитарное состояние спален, за тимуровскую работу, за участие в делах школы, за уход за бюстом нашего односельчанина, героя труда, и — по совместительству — жена Аллигатора, сказала, что Соловьеву сломали. Нет уже прежней Соловьевой. Ее заставили сапоги доставать. Все сбежались смотреть — кино!
Или вот еще. Старая баба ходила за интернатскими свиньями. Свиньи получали со столов все, потому что у ребят был плохой аппетит, а у свиней хороший. Баба косоротая и гугнивая, почти немая, но была знаменита тем, что заговаривала пупочную грыжу. Интернатским ребятам от этой грыжи ни тепло ни холодно, они измывались над бабой, потому что от нее «тащило» свинарником. Прозвище ей прилепили — Хряпа. У Хряпы был молодой муж — лет тридцати с небольшим — выпускник родного интерната. Он подселился к ней, кормился от ее трудов и пил на них же; кроме того, подрабатывал в деревне — наколоть старухе дрова или убить старую собаку, кошку, приколотить что-то к чему-то за стакан… Звали его Гвоздик — статный такой, глаза голубые-голубые и кудрявая бородка с рыжиной.
Кроме занятий в деревне, Гвоздик топил интернатскую баню раз в десять дней. Вот в бане Гвоздик и наказал мальчишек, дразнивших Хряпу. Они там голые. Готовые для несения наказания. Гвоздик заготовил лозу и все 30 минут, отведенные для мытья группы, проводил экзекуцию. Обидчики получили от него свое, коловращаясь по скользкому полу бани и не находя себе укрытия. Взрослым они не пожаловались — взрослых это не интересовало.
Была новость, которую обсуждали ребята: про то, что обнаружили мальчишку, сбежавшего прошлой зимой. А нашли его коровы только теперь, недалеко от Андреаполя. Они ревели, и пастух подошел. От самого мальчишки почти ничего не осталось, но была повязка нарукавная: «дежурный». Он сбежал под Новый год. Был сильный мороз. Его и не искали — кому охота в новогоднюю ночь… А почему он не на дороге был? Волки уволокли? Или сам?
Взрослых это тоже не интересовало. Они были едины и сплоченны в глухонемом круге, натасканные, воспитанные еще Налимом и, надо думать, еще раньше — с допрежних времен.
«И обратился я И увидел всякие угнетения, Какие делаются под солнцем: И вот слезы угнетенных, А утешителя у них нет, И в руке угнетающих их — сила, А утешителя у них нет».
В 7 утра начинался мой рабочий день. Для начала я должна была на кухне присутствовать на закладке масла. Кладовщик выдавал его по весу поварихе. На кухне она ставила масло на весы и при мне опускала его в котел с кашей. Мне надо было помешивать в котле, пока масло разойдется, чтобы его невозможно было украсть ни мне, ни ей. Маленькая, чрезвычайно курносая пожилая повариха Вера Даниловна все это демонстрировала очень наглядно — дескать, ко мне не подкопаешься! (Но в конце зимы она была уволена за что-то и вдобавок еще побита директором.)
Когда с кухней покончено — подъем, моя беда. Я же мучитель и враг всех людей! У меня не было ни одного счастливого утра, ни одной четкой зарядки и линейки. Аллигатор подкрадывался в те мгновения, когда посещаемость была совсем неполная, когда задние ряды на зарядке делали предосудительные жесты в ритме моих упражнений.