Да, так. Истинно так. Я медленно, отрешенно восхожу на трон… выше, выше. Но пришла необходимость выносить два детских горшка, а погода страшная — вихри снежные крутя, то как зверь она завоет, то заплачет как дитя. Не успела дойти до места, как ветер выхватил содержимое горшков и унес. Вслед понесся — я не удержала — один из горшков и вниз по склону — ниже, ниже, кувыркаясь. Я в ужасе за ним, сейчас он покатит с нашей горы и до озера и по озеру… Но он застрял в кустах. О, радость!
Был когда-то мальчонка белоголовый, лукавый глазок, за щекой — кусочек сахара. Свернулся калачиком — пяточки-китайские яблочки, пальчики-ягодки: тот, который напугал до смерти отца — вот он какой теперь, брат мой старший, мой тыл. Большой, кряжистый, с сивой бородой, разложенной на груди, высоколобый (что дальше — то выше), как праотец Моисей. Теми ногами, что были когда-то яблочками и ягодками, исходил он пространство от Шпицбергена до Владивостока и даже до Индонезии. Если растянуть в ниточку его маршрут, так и несколько раз обернется вокруг земного шара. Он исследовал землю — тайгу, тундру, болота, горы. Он ученый по призванию. Приезжая ко мне, он с лопатой, топором, молотком строит Любутку. И с давних пор, еще до Маши, он приезжал и немногословно делал что-нибудь полезное. Как-то вышло, что молодежь обращалась фамильярно: дядь Лёш.
Похоже, пеший маршрут его подходит здесь к концу. Вот поднимается он медленно от реки (купается — в любой сезон) с посохом, припадая торжественно на бедро. Правда, припадать на бедро — примета праотца Иакова. Иаков, как известно, это я (от меня пошло 12 колен любуткинских, а там и народ бессчетный, как морской песок). Когда мы идем рядом, согласно припадая на бедро, простодушные люди не могут удержаться от смеха.
Мы построили с ним избушку — хатку йога — первое теплое зимовьё за все время моей деревенской жизни. В весенне-осенний сезон это его рабочее место. Он пишет книги, в Москве ведет семинары и ведет их на Восток (восточные философии), как и положено пророку Моисею. Видно, есть у него на то скрижали. Я-то смотрю суетливо на Запад, и мне все неймется не терпится, и народ мой — локтистый и зубастый — восстает каждый против каждого и против меня. Похоже, брат мой при своей медлительности успел больше меня в деле укрощения хищности человечества (сам строгий вегетарианец): он терпелив, терпим, простителен. Говорят, Моисей 40 лет вел свой народ через совсем небольшую пустыню, и получилось так долго, потому что он останавливал всех, когда один из евреев отставал, чтобы пописать. Он, мой старший брат, так ведет один из своих семинаров, что все старушки (основной контингент) должны останавливаться, если одна чего-то не поймет или заснет — все возвращаются к исходному пункту.
Вот он стоит, величественный, с посохом, со скрижалями в руках, ветер времен взвивает его патриархальную бороду. А дикий бык, вы-дравши кольцо из носа, — золотой телец — мчит на него, на меня. Его величавость и мое упорство беззащитны перед ним. Но мы не хотим его заметить.
Иаков и Моисей… Иаков старше Моисея на 400 лет, но нет в нем того величия. В нашем случае Иаков младше на четыре года и Моисей законно и торжественно величественен. Если величественность совместима с совершенным одиночеством. Или — неотделима от него. Одиночки по определению, по назначению, по исключению какого бы то ни было выхода.