Вторым был приглашен однокашник Виталика по интернату. Пьяник, вылетевший вместе с Виталиком с работы и из московской жизни. Зато улыбка умильная и совершенная невзыскательность к условиям жизни. Примечателен тем, что, несмотря на тот самый диагноз, служил в армии, во внутренних войсках. Возил на расстрел приговоренных к «вышке».
Вместе им было, видно, спокойнее и вообще уютно, что ли. А девица молодая, постепенно расцветая, перестала потуплять взоры и освоилась в скрещении взоров, на нее одну направленных. Тем временем обнаружилось, что у нее в Андреаполе где-то брошен ребенок, а тут идет веселье-новоселье, пьянка-гулянка и новогодний стриптиз в избе; она привезла из своего андреапольского дома двуспальную кровать, ее поставили в центре, сожителей одного — за печку, другого — на печку. У мачехи с отцом и жил брошенный с пяти месяцев ребеночек, был отмыт и накормлен.
Я добивалась, чтобы дитя отдали, чтобы она стала наконец матерью и чтобы состоялся наконец Виталик — стал отцом семейства. Молодые в этом деле не были активны. Мачеха Ленкина отказывала, отец не имел решающего голоса, я убеждала, предъявляла Виталика в белом свитере, покупала «приношения теще», с тестем вела душеспасительные разговоры. Мачеха твердила: «Жить не будет, сбежит» и рассказывала лихие истории из ближайшего прошлого. Мачеха уверяла, что в городе никто бы не решился взять Ленку за себя. А что я могла сделать? Я не выбирала. Нашего-то ни одна почему-то не пожелала взять до сих пор.
Ребенка все-таки отдали. Ленка ездила в город при всякой возможности и невозможности с ребенком, без ребенка, бывала там и пьяная и… Но красота — страшная сила, которую вряд ли выдержит девичий ум и душа, и надо же ее, красоту, реализовать. По мере сил я своих одевала — кого в рабочее, кого в красивое, предлагала наряды на выбор, Виталик говорил Ленке: «Подлинней бери». Она: «Тебе можно смотреть, а другим нельзя, да?» Она садилась без лишних слов в УАЗ как в свою машину и направляла нашего Виталика как личного шофера куда хотела, возвращалась в новой прическе, нового ослепительного цвета. А забытое в избе дитя двухлетнее шло с полкилометра и к пяти вечера доходило до меня, я кормила. Но ей, Ленке этой, спасибо, что не наркотики, а простое пьянство, что не тату и не пирсинг, а провинциальная помада и тушь для ресниц. Это отмывается.
Понятно, им трудно — и ей, и Виталику, но вот им дом, вот все в дом. Вот тебе, Виталик, поездка за рулем в Москву, первая в жизни. Справился. Вот тебе 2000 рублей за то, что справился, и другу — второму пилоту — 500. «А дайте еще, мы там ели…» — «Нате». — «А на лимонад…» Ради целой судьбы, целой жизни — на, получи и на лимонад.
Машина семья разрослась — зятья, деверья, тести, шурины, невестки, золовки… И вот из этой новой родни приезжают сейчас часто, чаще, чем раньше, отец и сын-шоумены, грозят Виталику, что выкинут его с семьей из дома, так как дом на них оформлен! А против бумажки Виталик кто?
Он потел и терял способность понимать реальность. Я говорила — не бойся. Против вас, трех мужиков, что они могут? Но те приезжали, ставили срок — месяц на выселение, вышибали Виталика из соображения и деятельности.
Я говорила: перестань дрожать. Ваша самая сильная защита — ребенок. Женщина с ребенком, кто посмеет их тронуть. Да сейчас зима, законом запрещено выселять.
На какой-то момент он вытягивал голову из плеч и рождал мысль: я скажу им, что если меня выселят, то я подожгу дом!