Да, мы много лет делали дело вместе, и славно. Я была гончаром, я лепила горшки из сырой глины. Он обжигал мои изделия в печи своего темперамента, владея самым высшим, полученным нами из рук богов, — музыкой, музыкой, соединяющей в себе совершенную свободу с непреложной формой. (Это образец всего совершенства Божьего мира, данный нам для подражания.) И вот он вместил свою неограниченность в четкую музыкальную форму. Он придал добытой мною божественной линии, танцующим горшкам, моим homo ludens — строгость и прочность. Эта линия стала счастьем гончара и (с позволения сказать) горш-ков. Это то, что мы делали вместе с ним с благословения Мадам. А он даже и не видел ее никогда в жизни.
И вот мы — две фигуры, уходящие в вечность «с этим пронзительным жестом тихой беседы наедине»…
Как ты хотел! Слышишь ты голос мой?
Я слышу и голос, и смех твой, и вижу цвета странной жизни твоей, безумие осенних тонов, как говорит Сико:
А зимой ты празднуешь. Ты в новогоднюю ночь купаешься на Фаросе в штормовом море, и там она, верная твоя (уже твоя или только будущая?), спасает тебя. Ты уже леденеешь на ледяном пляже в стеклянных брызгах, но ангел-хранитель направил ее к тебе в нужный момент, если было на самом деле так, как ты рассказывал… Но ты дожил до лета, и вот уже на Командорских островах даешь концерт! Неужто там нашелся рояль? И пяток человек собрались послушать… Верится с трудом, но с тебя станется и такое! (Вот это темперамент! Он был в твоей музыке.) Но не забывай, что в нашем деле мы были втроем. Мадам, ты и я — триумвират.
Ты должен знать, что триедин Мир в целом и в частностях. И только на трех основах стоит прочно. Ты знаешь трехчастную форму, в которой гармония сфер. И в будничном слове «строить» найдешь то, на что опираясь устойчиво, можно возводить вверх.
Но что же я поучаю? Я же сама вышибла опору и разрушила…
А ты все еще играешь, ты оказался верным (настолько же, насколько и ветреным), и доказательством тому музыка, которая продолжалась после моего ухода из трио, и звучит до сих пор, а они всё танцуют… и с ними маленький гномик с шишечкой на голове — Мария Александровна. Восемьдесят девять праздновали ей, и ты играл.
Они, танцующие, изысканны в жизни. Они — мое счастье, моя гордость. И ты, написавший письмо.
Если бы я занималась непрерывно, не заболела бы. Если бы Маша — с ней не случилась бы беда.
И с Лилькой, с Лилькой не было бы такого!
Фотография: Мадам загорелая, молодая, какой я не знала ее. Она стоит перед множеством детских кроватей — это костно-туберкулезный санаторий в Евпатории. Она подняла руки вверх, и пальцы во все стороны, как лучи. Из всех кроватей тянутся к ней руки детей — тех, кто может привстать, и кто не может, тянут свои два солнышка…
Слух дошел, что Лильку повезли в больницу. Ее уже возили год назад в районную, в областную, в Москву. Ах, ты Люлёк! Год назад сказали: безнадежно. Но немцы прислали крупную сумму на гемодиализ: нельзя было думать, что конец.
— Эх ты, Лилька-Лилька…
— Что, Давыдовна? Болею я… Вы пришли ко мне, да?
— Нет, ты в Твери, в больнице, а я в деревне.
— А долго мне лежать? Я поскучила об вас.
— Соскучилась говорят. Недолго, Люлёк.
— А куда меня, назад отвезут? Я не хочу. Скажут: явилась, не запылилась.
— Ну вот и плачешь. Давай слезки вытирать. (Знала бы ты, Лилия Валерьевна, что доктора отмерили тебе полтора месяца.)
Лилька ни о чем не знает. Не знает, что бывает гемодиализ и что спасла бы ее только трансплантация почки. Что гемодиализ (уж не говоря о трансплантации) — это слишком много для олигофренов. И нормальные далеко не все своей очереди дождутся. Можно за деньги и гемодиализ, и почку, но это столько нулей, что даже и не упомнишь.
Звоню в областную больницу. Слышно плохо сквозь снегопад. Доктор мне кричит: «Да! Мы их не держим таких в больнице, мы отправляем их по домам на мучительную смерть! Мы не держим! Мы отправ-ляем!»
Что же это, не зверь же он! Нет, я его знаю, он совсем не зверь. Он купил ей на свои деньги дорогого лекарства. Кричит как пьяный… Я знаю, отчего он кричит.
У них для гемодиализа один старый аппарат. Пятьдесят человек больных пока живы благодаря ему… Если и берут новых, то молодых, семейных. Лилька относится к неперспективным больным. Ей в карте написали: олигофрения. Это не противопоказание к гемодиализу, но отсекает все попытки.