Перевели ее в другую палату — смертников — с двумя кроватями, поставили капельницу. И ушли все. Отправила я Игоря — он с дороги и робеет, ничем не может помочь.
Вот она — Лилия Валерьевна моя. Страшный колотун бьет ее, но она порывается все время вставать. С яблоком в руке поздравить хочет с чем-то врачиху. А та кричит: «Отойдите от меня, отойдите! Сейчас не моя смена, я по личным делам пришла!»
А Лилька не хочет лежать, она, шарахаясь от стенки к стенке, непрерывно зовет сестер, говорит с ними, знает всех по имени. Она держится за людей, за нас.
Она хотела ходить, ходить, а все кричали ей: «Ложись, лежи спокойно» (им так спокойнее). Я бегала за ней и ловила на лету, когда она падала. Пришлось научиться бегать.
Но вот она уже лежит, и я вожу ее только в туалет, она пытается пописать, но тщетно, тщетно, отравленная жидкость заперта и копится в ней. Я включала кран, чтобы журчание вызвало рефлекс, но не всегда была вода в кране.
Вот она уже лежит совсем, но буйно, своевольно (это же Лилька!). Я сижу на ее постели. Она выкидывает на меня ноги, а головой бьется об угол тумбочки, размахивая всем корпусом. Непрерывная дрожь бьет ее. Она хватает меня за руки с ужасной силой.
— Что со мной происходит? Такого не было никогда! Давыдовна, у меня глаза поехали, не туда смотрят, не вижу тебя, Давыдовна, две головы… Давыдовна, не бросай меня, не покидай. Уйдите все, все, мне надо побыть одной. Всё, я умираю, сказка кончена. Давыдовна, держи за руку, крепче, я дышать не могу, задыхаюсь, я не смотрю на тебя, Давыдовна, нога отходит, отнимается моя нога, свет включи, Давыдовна, пить, во рту все пересохло, Давыдовна, я писать хочу, я не могу пописать, Давыдовна, не уходи, сиди тут. Ну позови кого-нибудь, Надежду Федоровну, Татьяну Петровну, ну сделай что-нибудь, ну кого-нибудь, сестру Олю, Надежду Петровну, Татьяну Федоровну. Нет, не уходи!
— Я здесь, Люлёк, я сижу.
— Мне лучше, мне лучше. Где мой леф, я не могу без лефа. Спать положи под голову, сиди тут, кровь течет из носа, Давыдовна, я задыхаюсь, дышать хочу…
— Люлёк, заюшко мой, что тебе? Ну посиди, ну полежи. Давай козявину из носа достану, она тебе дышать не дает, ваткой протру, ты в крови вся. Сейчас придет сестра, капельницу наладит, поспишь, и ангел прилетит к тебе. Ну навались на меня, баю-баюшки-баю, не ложися на краю. Поёшь со мной? Ну пой тихохонько. Да что ж тебя мотает, что ж ты об угол бьешься-добиваешься? Вот тут острый угол, леф твой тебя от угла оберегает. (Льва этого большого, мягкого — подержанного — я ей привезла из Москвы. Она с ним не расставалась.)
— Где леф, я не сплю без лефа…
Я хочу, чтобы мне было так же больно, как ей, только тогда ее боль пройдет, уйдет в меня. Не умею. Хочу, но не получается. От деревянности моей, бесчувственности, безжалостности. Я глажу ее маленькую нежную ручку своей страшной корявой рукой. Ужас: в моей руке — ее, с голубыми жилками, шелковая. И вот я остаюсь, а она… ей — часы, а мне? Я молюсь, чтобы взяли ее скорей, почему-то молюсь в форточку… У нее страшно стучат зубы.
ГОСПОДИ, ОТНИМИ ХОТЬ СОЗНАНИЕ У НЕЕ! НУ ТЫ ЖЕ ВИДИШЬ!
ТАК НЕЛЬЗЯ!
Молодая жизнь не отпускает ее, корежит, рычит в ней, рыгает, плюет кровью, кровью сморкает. Эта молодая жизнь мотает ее с целью треснуть головой об угол тумбочки. Я заслоняю его руками, сажаю льва, подушками обкладываю — на одну минуту!
Сегодня вторая наша ночь, новогодняя. В 10 дали наркотик, она за-снула через минуту (хорошо, нарколог мне знаком, он был накануне дежурным врачом по больнице). Не помню, как я оказалась на своей кровати, заснула досадная. Гром! Вскочила: Лилька упала с кровати лицом вниз и бьется. 12 — Новый год. Я сижу над ней, не смея тронуть, она выгибается, ползет под кровать. Я смотрю преступно-отстраненно: агония. Пробую поднять — она чугунная. И не знаю, можно ли тревожить, когда душа рвется из тела?
Один испуганный больной прибежал — помочь — и попятился, исчез. Он один во всей больнице. Все сбежали на Новый год. Я иду по коридору, сестричка молоденькая дежурит с ухажером вместе. Они помогли положить Лильку на кровать. Кажется, она без памяти. Два часа идет бой, она брыкает меня ногами, лупит щиток вызова врача-сестры. Вызовы эти не работают, но пусть останется в этой больнице хоть неработающий.
Лилька оплевала, иссморкала кровью, излупила ногами всё — и меня, и стенку рядом. Я сижу на кровати, чтобы она опять не упала. Я держу ее ноги, когда она совсем расходится, не нежно держу!