О Господи, О Боже мой!.. Не догадывалась при всей своей проницательности… Чуть не пять лет мы трудились вместе… Ну и что делать? Вообще в жизни, с каждым человеком?
Захотелось куда-нибудь поехать. Я подумала, в Пустыньку — женский монастырь под Ригой. Знала понаслышке. За мной увязалась Маша, за ней — дядя Андрюша, который положил на нее глаз, впрочем, не только на нее. Закруглив свой детский лагерь, в котором Маша была за ребенка, а дядя Андрюша, как уже говорила, за молодого (прекрасного) старейшину, они освободились и готовы были, в соответствии со своим возрастом, двинуться навстречу чему угодно. Надо сказать, что дядя Андрюша был не так себе, он был семинарист — явление для нас экзотическое, значительно-таинственное. И если ему случалось украсть конфетку из продуктовой палатки, он ее обязательно покрестит, потом съест.
В лагере оставались машины отец и мать с младшими сестрами. Отец даже был старейшиной нашего рода. Замечательно то, что он наставлял нас не бить комаров, а отгонять их ладонью (комаров было о-го-го!). Потому ли, что был он биолог — любил все живое, или просто незлобивый человек? Не учитывал он, что, шлепнув комара, человек получает такое удовлетворение, что вся злоба его уходит на это дело, и он на некоторое время бывает от нее свободен.
Мама машина была в другом роду. Человек активный в семье и в жизни, она вышла из партии и окрестилась. Меня она ревновала. Сказала об этом на исповедальном собрании, но не сказала — к кому.
Так вот, Маша покинула родительское лоно и уехала со мной. Нам было весело. Дядя Андрюша угощал нас прибалтийскими кондитерскими изделиями, по преимуществу вафлями, о которых имел представление и мечтал еще до того, как мы пересекли границу Латвии. В Пустыньке провели мы несколько суток. В один из дней хотели выстоять всю утреннюю и вечернюю службы и поработать в промежутке — повторить монастырский подвиг (хотя бы одного дня). Но это оказалось задачей непосильной. Как выдерживали это монашки? Выдерживали, но лица у них были изможденные и злые.
Дядя Андрюша склонил Машу собороваться вместе, хотя ни тот, ни другая не были больны и не умирали. Они соборовались, и хуже им от этого не стало.
Мы еще попраздновали свободу — прошлись по готическим городам, но чувствовали себя должниками перед незнакомым, удаленным от гармаевского лагеря колхозом, которому была обещана помощь. (Пытались старейшины договориться с ближними колхозами, но они почему-то шарахались от нас как черт от ладана.) Туда двинулась экспедиция без Гармаева. Задача тех, кто прошел полный курс обучения и самоусовершенствования, заключалась в том, чтобы совершить наконец самостоятельный поступок.
Мы добрались до места с небольшим опозданием, от станции шли пешком и увидели палаточный лагерь, разбитый посреди болота. Поливал дождь, люди попрятались в палатки, и только несчастный дежурный возился у полевой печки. Почему — то под печку выкопали ямку (так удобнее?) и она оказалась ниже уровня реки, протекающей рядом. Дежурный строил плотину, защищая печку от затопления, но не успевал — уже несколько дней шли дожди, уровень реки повышался…
Руководил делом дядя Слава, такой удивительный человек, чем-то неуловимо похожий на дарвиновских предков. В миру он был инженером по экстремальным ситуациям, так что здешняя жизнь — это просто его хлеб. И тем не менее остальной народ уже без всякой перспективы сидел на мокром в мокрых палатках и уныло грыз «кости» — так называли пряники в форме палки с двумя расширениями на концах. Ничего горячего за время жизни здесь приготовить не удалось. Вечером третьего дня дождь наконец кончился, можно было высунуться из наружу. Вышли люди на горку, развели костер в дупле большой коряги и приуныли. Откуда-то явилась мысль покинуть это негостеприимное место. Мысль эта охватила промокших, как пламя сухой лес. Завтра же! Ни дня не медля!
Дядя Андрюша хотел было воспламенить людей на другое. Он говорил о долге, об обещании колхозу. Но наутро начался стихийный исход. Исход — это значит пешком. Сюда ехали на тракторной телеге, которую предоставил колхоз, да не один заезд — все-таки 12 км от станции, человек тридцать народу с вещами. И вот толпа женщин (были и беременные), детей, опекаемая неунывающим дядей Славой, двинулась по дороге — узлы, младенцы на руках, цветные одежды… Дядя Андрюша тоже оказался среди них, так как должен был от кого-то где-то получить денежный перевод.