Пойдем однако же мыслию за грешником, хотя по главным путям его радостей, и посмотрим, из чего состоят они. Вот он влечется по стогнам на великолепной колеснице и радуется: чему? что его прислуга одета в золото, что бессловесные, его везущие самой лучшей породы и высокой цены, что пред ним невольно расступаются толпы народа, что он может с гордостию взирать на все встречающееся, большею частью без всякой причины, из одного края в другой, являться там, быть здесь, то видеть, от того уйти, много начать, ничего не окончить, везде оставить следы своего величания и своей пустоты. Это ли радость и веселие? Вот другой грешник: он сидит в заветной храмине и считает сребренники, смотрит на кучи бездушного металла и радуется: чему? что у него «стяжания на лета» долга, что он может, если захочет, купить имение, построить дом, завести у себя то или другое. Но захочет ли? Нет, его удовольствие считать и хранить, а не употреблять, он не господин, а раб своих сокровищ, чтобы увеличивать их, он обращается ко всем средствам, отказывает самому себе даже в необходимом, среди богатства терпит нищету, мучится и страдает, доколе смерть не исторгнет из рук его всего, что имел, и на что истратил безумно всю жизнь. Это ли радость и блаженство? Вот еще грешник: он идет противоположным путем и все обращает в свое удовольствие, дом его приукрашен и отверст для всех миролюбцев, трапеза исполнена снедями, вокруг его пение и лики: но состояние его уже истощено, а здоровье еще прежде истощилось от невоздержания, он сам чувствует, что в чаше земных наслаждений остается для него мало капель, и силится заглушить сие чувство новыми видами невоздержания. Это ли радость?
Но мы взяли грешников со всеми удобствами ко греху, а много ли таковых? Большая часть находится в жалкой необходимости алкать непрестанно греховных наслаждений, и не имеет возможности удовлетворить нечистым пожеланиям. Что же делает сия жалкая толпа? — Бросается на всякого рода наслаждения, предается всем видам порока, только бы не пропасть, так сказать, с голода душевного. Вообще с людьми, предавшимися порочной жизни, происходит то же, что бывает с человеком от укушения тарантулом. О таковых говорят, что они тотчас чувствуют непреодолимое побуждение к телесному движению, начинают скакать и кружиться, так что, смотря на них, можно подумать, якобы они находятся в состоянии необыкновенного веселья, между тем они страдают ужасным образом, и нередко умирают среди этой жалкой пляски. — Таково положение и у грешника: укушенный грехом, проникнутый его ядом змеиным, он получает непреодолимую наклонность к рассеянию и утехам чувственным, непрестанно движется по направлению господствующей страсти, скачет от наслаждения к наслаждению, представляет лицо человека упоенного счастьем, а между тем внутри мучится и страдает. Скоро начинает страдать и во вне: ибо одна из первых принадлежностей греха и страстей — необузданность в наслаждениях, а при сем быстро истощаются силы духа и тела. С другой стороны, из самых греховных удовольствий неминуемо возникает множество огорчений и досад, широкий путь греха, казавшийся покрытым одними цветами, делается от часу теснее и неудобнее, цветы исчезают, уступая место тернам, и грешник видит себя наконец в бездне, ископанной для него собственными грехами. В самом деле, много ли из миролюбцев и долго ли наслаждаются даже здоровьем, сим необходимым условием счастья земного, за коим они гоняются? Большая часть умирает преждевременно, и если не внезапно, то после продолжительных и тяжких страданий. Если некоторые и достигают преклонных лет, то не потому, что предавались пороку, а потому, что не предавались ему всецело, что не забывали правил воздержания, то есть, не оставляли вовсе добродетели. Остаток добра спасает их от разрушительной силы греха. За то сей же грех в таком случае находит большею частью другое средство брать жестокую дань за немногие капли мутной радости. Невоздержание и расточительность, столь неразлучные с пороком, в непродолжительном времени истощевают у грешника средства к удовлетворению своих преступных желаний. Из роскошного богача он нередко делается нищим, над коим со всею точностию повторяется Евангельская история блудного сына, кто располагал прежде миллионами для удовлетворения своих прихотей, принужден бывает прилепиться к какому-либо жителю страны, и почитать за милость, когда ему позволяют иметь кусок насущного хлеба. И сколько этих несчастных! А если к нищете присоединится еще болезнь, как это нередко бывает: тогда миролюбец вживе начинает терпеть то, чем слово Божие угрожает нераскаянным грешникам за гробом. В таких случаях, если не приспеет на помощь особенная благодать Божия, редко не доходит до отчаяния и самоубийства.
Судите после сего сами, братие, справедливо ли говорит слово Божие, что несть радоватися нечестивым? Истинно, нет грешника, который бы по окончании своего греховного поприща, не сказал с Ионафаном: «вкушая вкусих мало меда и се аз умираю» (1Цар.14, 43).
Страдают и праведники: само слово Божие, отъемлющее решительно истинную радость у нечестивых, говорит, что «многи скорби праведным». Но какого рода эти скорби? Они все похожи на благотворные горькие лекарства, кои приемлет больной, по предписанию искусного врача, для исцеления себя от смертоносной болезни: горечь их постоянно сопровождается сладким чувством выздоровления, со дня на день они чувствуют себя лучше и крепче в душе своей и совести, а это вознаграждает для них все прискорбия. К людям добродетельным со всею верностию можно отнести то, что заметил над собою св. Павел: «яко скорбяще, присноже радующееся» (2Кор. 6, 10), о людях же грешных со всею силою должно сказать противное: всегда, по-видимому, радующееся, присно же скорбяще. Аминь.
Слово о том, что грех есть главною и первоначальною причиной всех болезней человека и его смертности
Оброцы греха смерть
Как бы много уменьшились греха в мире, если бы сии слова Апостола Христова нашли себе полную веру у каждого из нас! Ибо чего наиболее страшимся мы? — смерти. При всей привязанности человека к чему-либо, скажите, что в этом самом, к чему он так привязан, заключается его смерть, и он тотчас оставит любимую вещь, постарается удалить ее от себя и уничтожить. Посему, если б мы были уверены, что в грехе смерть, то страх смерти обратился бы в страх ко греху, и мы, при всей наклонности грешить, убегали бы от греха так же, как убегаем теперь смерти. Но, к несчастью нашему, мы не видим связи греха с смертию, думаем, что можно грешить и не умереть, как равно надобно умереть когда-либо, хотя бы и не грешили. Та кой образ мыслей погубил нас еще в раю: ибо прародительница наша не прежде решилась простереть руку к плоду запрещенному, как лукавый змий уверил ее, что от вкушения его смерти не последует: «не смертию умрете!» Сей же образ мыслей губит нас теперь. Откуда он? По-видимому из опыта.
Мы не видим на опыте, чтобы за грехом следовала смерть, равно не видим, чтобы без греха не следовало со временем смерти же. Грешники продолжают жить, иногда и долго, добродетельные, напротив, продолжают умирать, — иногда и преждевременно. После сего и лукавая и наклонная ко греху природа наша тотчас приходит к мысли, что между грехом и смертью нет необходимой связи, а если когда и бывает, то разве слабая и отдаленная. Таким образом, самые ясные свидетельства Пророков и Апостолов о том, что болезни и смерть суть плод греха, остаются над нами без всякого действия.
Надобно посему сорвать и сию личину с греха, и показав его непосредственное сродство с болезнями и смертию, дабы таким образом страх смерти обратился в спасительный страх греха, который есть единственный ее первоначальный родитель.
Что мы сделаем для сего? Вникнем, во-первых, в то самое, чем наиболее в сем случае обольщается бедный грешник, то есть, в мнимую возможность грешить и оставаться в живых. Следовательно, говорит грех, меня напрасно обвиняют в смерти, я не убиваю, как показывает опыт, никого. Так, будем отвечать мы, ты, исчадие дьявола, не убиваешь, по-видимому, никого, потому что ты уже давно убил на самом деле всех, так что теперь некого более убивать. В самом деле, братие мои, какими рождаемся мы на свет? Все рождаемся, как учит Писание, уже умерщвленными грехом. Ни в ком из нас нет той святой и блаженной жизни, коею наслаждался человек вначале и какая прилична всем нам, яко созданным по образцу Бога всеблагого и всеблаженного. Жизнь сия потеряна в раю вместе с невинностью. Настоящая же жизнь наша есть только один жалкий ее остаток, есть не столько жизнь, сколько постоянное умирание. Если бы нам дано было хотя на один день пожить одною первобытною блаженною жизнию, коею жили до падения наши Прародители, тогда бы мы увидели вполне, можно ли грешить и не умереть, ибо со грехом тотчас бы лишились оной жизни и подверглись смерти. После сего не большая милость греха, что он, отняв однажды и навсегда у нас в раю истинную жизнь, не отъемлет теперь у нас вдруг всего остатка ее.