— Чегой-то ты? — обиделся Гринька.
Но парень равнодушно отвернулся и заявил соседу:
— Я думал, у него чурбан вместо головы.
Гринька рванулся от парня, протиснулся ко мне и нарочно громко, как бы в отместку всем курильщикам, проговорил:
— Пойдем, Сань, отсюда. У меня голова трещит от этого дымища.
Из школы мы шли не спеша. В портфелях у нас покоилось по жирному «гусю», и торопиться нам было как-то не с руки. К тому же и погода была не в пример отметкам в наших дневниках — отличная.
На кустах рябиновыми гроздьями горели снегири. В прозрачном воздухе искрилась морозная пыль. Снег под ногами хрустел, словно сочные кочаны капусты.
Гринька яростно раскручивал впереди себя свой старенький портфель. Он, такой-то верзила, изображал из себя не то самолет, не то ветряную мельницу. Ручка у портфеля не выдержала нагрузки, и портфель улетел далеко в сторону.
Из-под куста выпрыгнул на поляну и остановился здоровенный русак. Повертел головой, помахал нам длинными ушами-ножницами, скакнул на бугор и скрылся. Мы не успели и рты раскрыть от удивления. Заулюлюкали и засвистели уже потом, когда русака и след простыл. И вот тут-то Гриньку и осенило. Его с шишкой часто осеняло.
— Эх, ружье бы! — вскрикнул он и вцепился в рукав моего пальто. — Сань, давай сделаем ружье, а?
— Настоящее?
— Да нет. Поджигное.
— И за зайцами, да?
— Ага. На колхозном огороде они знаешь какие! А сколько их… Я однажды чуть палкой не убил одного. Поболе этого. А из ружья…
Гринька зажмурился.
И вдруг:
— Бух-бах, бух-бах, бух-бах! И пошел, и пошел палить.
Вечером мы смастерили самопал.
Гринька ликовал. Он вешал самопал то на плечо, то на шею, то по-солдатски ставил его к ноге, то вскидывал и целился: наконец поставил в угол сарая и задумался.
— Ножи надо.
— А может, так?
— Не, Сань, без ножей нельзя. Вдруг волк или медведь. Ранишь, придется врукопашную схватиться.
— Верно, — вздохнул я.
Ножи сделали из старых брошенных кос. Не ножи, а сабли. Только загнуты в обратную сторону. Рукоятки обмотали тряпками.
В воскресенье утром привязали тесаки к поясам и…
Нет, надо было поймать собаку. Что это за охота без собаки! Ни один уважающий себя охотник не выйдет на промысел без верного друга.
Для нас таким другом был Тарзан.
Он бегал ничейным — общеколхозным, и жизнь у него складывалась по-настоящему собачья. Квартировал он где придется, кормился отбросами на помойках да тем, что дадут мальчишки. А мальчишки народ не ахти сознательный. Иногда и покормят, а иной раз такого пинка дадут…
Тарзана мы нашли у мусорной ямы за домом председателя колхоза. Здесь была его лучшая кухня.
— Тарзан, ко мне, — позвал Гринька.
Пес настороженно повернул голову и скакнул в сторону.
Гринька вынул из-за пазухи припасенный на охоту ломоть хлеба.
Тарзан вмиг сменил свое недоверие на горячую преданность. В два прыжка он очутился возле наших ног, завилял хвостом, запрыгал и даже унизительно поползал на брюхе.
Пока он так заверял нас в своей искренней дружбе, я посадил его па веревку.
Горбушку Гринька снова спрятал за пазуху.
Тарзан жадно облизнулся.
— Нет, друг. Поймай сначала зайца.
Пес, ободренный его словами, начал вести себя совсем легкомысленно. Нам это стало неприятно. Да и кому хочешь не понравится. Представьте себе: мы идем вдоль деревни, идем почти что с настоящим ружьем, идем не куда-нибудь, а на охоту. И собака должна чувствовать это и держаться степенно, озабоченно. А он, бестолочь, только мешал нам идти, скакал перед нами на задних лапах и все лез к Гриньке целоваться.
За деревней Тарзан одумался. Он, видимо, понял, что рассчитывать на спрятанную горбушку не приходится, и загрустил. Начал печально оглядываться, отставать.
Я потянул его силком.
Так мы и охотились. Я шел впереди, за мной на веревке тащился пес, а за ним, погоняя его, как телка, шел с самопалом на плече Гринька. Мы обошли весь колхозный огород, где, как уверял Гринька, зайцев хоть за уши цапай, облазили все долы и овраги, измерили шагами поля вокруг деревни, измучились — и все без толку.
Звери-зайцы как вымерли.
— В лесу они, — решил Гринька, — осины гложут.
Я вздохнул.
— И нам бы.
— Что?
— Поесть.
Гринька достал горбушку и разломил ее на троих.
— Поедим — и в лес.
Я едва не подавился.
— А не завтра, Гринь? Уж больно ноги гудят.
— Мы с краешку, Сань. Посмотрим и вернемся.