Само собой разумеется, что при оценке мирового капитализма большевики вовсе не исходили из признания, если так можно выразиться, сплошной зрелости капитализма и вовсе не предполагали, что в каждом географическом пункте земного шара степень централизации и концентрации капитала, степень концентрации рабочего класса и т.
д. и т. д. всюду одинаковы и достаточны для перехода к социализму. Наоборот, в лице Ленина большевики выдвинули положение о так называемом "законе неравномерности капиталистического развития". Этот закон имеет своей базой разнородность структур капитализма по странам. Этот закон выдвигает и то обстоятельство, что есть строгое различие между центрами капиталистической экономики и колониальной периферией этой же экономики, что зрелость капитализма в целом, как капитализма мирового, вовсе не предполагает совершенно одинаковой высоты капиталистического развития в разных странах, одинакового темпа развития и т. д. Этот ленинский закон неравномерности капиталистического развития и был теоретическим обоснованием подхода большевиков к вопросу о зрелости мирового капиталистического хозяйства, о степени его подготовленности к переходу в хозяйство социалистическое, о мировой революции как сложном и длительном процессе, который может начаться даже в одной стране.
Так ставили вопрос большевики. Иначе подходили к нему противники большевизма.
При этом должно быть отмечено, что их (противников) аргументация в "доказательство" незрелости капиталистических отношений имела целый ряд вариантов. Имеется целый ряд критических позиций, направленных против большевиков и долженствующих опровергнуть большевистский тезис относительно зрелости капиталистических отношений в современном мировом хозяйстве. Одни говорят, что экономически капитализм еще не созрел; другие говорят, что он экономически созрел, но в результате мировой войны и в результате того обнищания, которое наступило за время войны, он перестал служить достаточной базой для перехода на рельсы социалистической революции. Наконец, третьи выдвигают ряд особо "оригинальных" соображений, указывая на культурную незрелость пролетариата, который не может в силу этого решить задачу мировой революции.
Первый тип критики большевизма, критики с точки зрения экономической незрелости капиталистических отношений, наиболее ярко представлен в работах Генриха Кунова.
В одной из своих брошюр, написанной в оправдание голосования 4 августа 1914 года в германском рейхстаге, он развивал примерно такую концепцию. Он говорил, что думать о переходе к социалистическому строю сейчас - значит заниматься пустыми иллюзиями и утопией. Маркс сказал, что ни одна хозяйственная форма не перестает жить, прежде чем она целиком и полностью не осуществит всех своих возможностей, пока она не исчерпает всю себя до конца. Возьмите те страны, говорил Кунов, где недостаточно еще развит капитализм; возьмите рынки, которые не целиком еще наполнены капиталистическим товарным содержанием; возьмите некоторые страны, где капитализм стоит еще в начале своего развития, - и вам станет совершенно ясно, что капитализму предстоит развиваться еще огромное количество времени. А после войны, так утверждал Кунов, благодаря частичному уничтожению производительных сил, получается еще возможность добавочного развития капиталистических отношений, потому что, поскольку производительные силы капитализма во время войны подверглись определенному разрушению, постольку даже та сеть рынков, которая и без того была велика, будет по отношению к разрушенным производительным силам еще более велика; поэтому нелепой, утопичной, антимарксистской является мысль относительно перехода общества в ближайший период на социалистические рельсы.
Здесь все так недвусмысленно и ярко, что нет нужды привлекать других критиков, идущих по той же линии; достаточно будет лишь упомянуть о другом, на этот раз русском, марксистском, или полумарксистском, литераторе, А. А. Богданове. В одной из своих работ, именно в брошюре "Вопросы социализма", он писал:
"В подтверждение (необходимости и возможности перехода к социализму. Н. Б.)
указывают на гигантский рост именно тех отраслей, которые производят средства производства. И вот если взять мировое производство тех же двух основных материалов по всей промышленности - чугуна и угля и, основываясь на их цене, оплате рабочей силы и приблизительной норме ее эксплуатации, вычислить, какая доля всей трудовой энергии, находящейся в распоряжении человечества, кристаллизуется в огромной годовой массе этих продуктов, то окажется около 2-2/2 и отнюдь не более 3%. Результат, в котором как будто нет ничего подавляющего" ""3"".
Приведя эти свои 2-2/2% в производстве чугуна и угля, А. А. Богданов тем самым считает доказанным положение о такой фазе развития капиталистических отношений, при которой нечего и думать о том, чтобы ставить себе какие-то задачи перехода на рельсы социалистической революции и на рельсы непосредственного социалистического строительства.
Едва ли такая критика может всерьез быть принятой за критику марксистскую: это не больше, как карикатура на марксизм ""4"". Ибо "критики" исходят здесь из крайне упрощенного, отнюдь не диалектического, представления о предпосылках гибели капитализма. По их мнению, капиталистическая форма производства погибнет только тогда, когда она целиком (или почти целиком) вытеснит другие формы производства. Между тем в действительности капиталистический способ производства гибнет гораздо раньше, ибо он гораздо раньше развивает свои внутренние противоречия, делающие нестерпимым и объективно невозможным его дальнейшее существование (ср., например, мировые войны, "Эпоху войн и революций"). Равным образом, "критики" исходят из такого положения, что материальная зрелость капитализма должна быть такова, чтобы после захвата власти налицо был почти готовенький социализм, охватывающий целиком и сразу все общество. Между тем в действительности речь идет лишь об отправных пунктах движения, о возможности дальнейшего строительства. У "критиков" исчезает почти весь переходный период, который есть период развития социалистических хозяйственных форм среди форм несоциалистических. Их ("критиков") кажущийся радикализм есть оборотная сторона их глубочайшего оппортунизма. Едва ли есть нужда дольше задерживаться на этой породе критиков: приведенного достаточно, чтобы перейти к другой группе возражений.
Эта последняя в общем виде примерно может быть изображена таким образом:
социализм, конечно, созрел, капитализм уже создал внутри себя производительные силы, которые могут поставить в порядок дня вопрос о социалистическом перевороте, но война все разрушила, и теперь приходится брать уже иной тон, теперь нельзя ставить перед собой задачу социалистического переворота. Так ставит вопрос, между прочим, не кто иной, как Каутский, который говорил относительно огромных разрушений войны и относительно того, что на базисе разрушенного войной капитализма строить социализм невозможно. Но были и русские социал-демократы, которые точно так же ставили вопрос,- например, так ставил его очень известный русский меньшевик Либер. В предисловии к своей брошюре, изданной в Харькове в 1919 г. под названием "Социальная революция или социальный распад", он, не преминув сообщить, что, "к сожалению", им потеряны прежние рукописи в то время, когда ему пришлось скрываться от "коммунистических охранников", выдвигает такие рассуждения: "Основные, "пессимистические"
положения, развитые в настоящей лекции, защищались мною в еще "медовые" месяцы нашей революции. Уже с первых дней русской революции для меня были ясны черты гнилостного ее распада, вызванного войной, и перебегающие болотные огоньки ни на один момент не казались мне революционными маяками" ""5"". Это, долженствующее быть поэтическим, описание содержит такую политическую мысль: что вы, большевики, говорите о каком-то социализме, о международной революции и пр.