— Розу… Розочку…
— Йонук, Йонялис, какую розу? — не понимал друга Альгис. — Это я, Бичюс… Почему розу?
Скельтис вертел головой, бил по земле забинтованными, похожими на культи руками, потом поднял кверху глаза и выдохнул тяжелым, булькающим вздохом:
— Р-ро-о-о…
Альгис выбежал во двор с криком:
— Повозку! Соломы до самого верха! — И снова понесся в сарай, метался от одного к другому, прикладывал ухо и ничего не слышал, кроме биения собственного сердца.
Без сознания был и Арунас. Когда ребята уложили всех на повозку, Бичюс погнал лошадей.
— Лейтенант, разбирайся! — крикнул он, обернувшись, и увидел догоняющего Трумписа. — Садись сзади, головы держи!
Вскоре Лаймонас прорычал:
— Остановись! Пить просит!
Альгис выскочил из тарахтящей телеги, закрутил вожжи, нагреб снегу и, догнав повозку, подал Трумпису:
— Ко лбу прикладывай!
— Растрясешь, черт!
Альгис придержал лошадей.
— Не надо, — выговорил вдруг Намаюнас. — Не тряси! Остановись!.. Я хочу сказать… Все равно ничего не выйдет… Сына ждал, очень… — Он облизал запекшиеся губы. — Но ты не понимаешь… — Собрался с силами, снова заговорил: — Возьми из кармана документы… Один там для тебя… — Лошади едва плелись. Трумпис грязной рукой размазывал слезы по лицу и бил кулаком по краю повозки. Альгис вынул из внутреннего кармана шинели Намаюнаса пачку окровавленных бумаг. — Застегни!.. Холодно… Теперь вези… может… успеешь… Не тряси…
На половине дороги им встретились бешено мчавшаяся «эмка» Гайгаласа и «Скорая помощь». Раненых перенесли в «Скорую», Скельтиса брать не стали.
— Все! — Больше врач ничего не прибавил. Но Альгис продолжал гнать изо всех сил. И все же опоздал в больницу на целых полчаса.
Антон Марцелинович уже лежал осунувшийся, побелевший, с заострившимся носом и немного открытым ртом. Альгис постоял около него молча и сказал санитару, накрывавшему простыней лицо Намаюнаса:
— Во дворе еще один. Вскрытие, наверное, будете делать…
В партийном комитете за столом дежурного милиционера сидел Гайгалас-старший. Он подпер голову руками, молча смотрел на подошедшего Альгиса. У Бичюса не было желания начинать разговор первым.
«Неужели он их обоих?» — спрашивал взгляд Гайгаласа.
«Да», — безмолвно утверждал Альгис.
«Но он не виноват», — молили глаза старика.
«Никто его и не обвиняет». Альгис положил бумаги на стол, а простой грубый конверт с надписью «Рекомендация» спрятал в карман. Вышел, так и не сказав ни слова.
На улице под липкой его ждал Лаймонас.
— Ты еще здесь? — удивился Альгис.
— Так ведь обещал могилу показать…
— Обещал… — ответил Альгис, не в силах думать ни о чем, кроме страшной нелепости и несправедливости случившегося.
«Лаймонас пули допроситься не может, а тут — после всех мучений, на самом пороге, когда оставалось только нагнуться и взять…»
— Так как же, комсорг?
— Покажу. Дай только своих закопать.
Через два дня у Альгиса в Рамучяй дел больше не было. Он взял у дежурного чемодан, сложил вещи Гинтукаса и отправился с ним на станцию.
— А кенаря не возьмем? — спрашивал мальчик.
— Замерзнет.
— А папка умел и зимой носить…
На станции было холодно и неуютно. Дежурный в разговоры не пускался, велел ждать. Альгис закурил.
— Под землей, наверное, страшней, чем под бочкой, — рассуждал Гинтукас.
— Конечно, — согласился Альгис.
В зал вбежала запыхавшаяся дочка Цильцюса Роза. Она подлетела к дежурному:
— Поезда еще не было?
Дежурный торжественно повернул ее в сторону расписания, потом — к часам.
— Айюшки, ты что, околеешь, если скажешь? — рассердилась Роза.
Увидев Альгиса, бросилась к нему.
— Думала, не догоню.
— Да, еще бы немного…
— Я насчет Гинтукаса хотела. — Она смущенно опустила опухшие глаза. — Хозяйка сказала… Мыс Йонасом, вечный ему покой, договорились. — Слова Розы звучали в ушах Альгиса, как падающие на гробовую доску комья земли. Только теперь он понял, о какой Розе говорил перед смертью Скельтис.
Альгис не мог противиться его воле.
— Пойдешь к тете? — спросил он, наклонившись к мальчику.
— Не знаю.
— Отдай ребенка, — заторопилась Роза. — Зачем он тебе? Ты еще молодой, а мне уже не удастся… И как ты его вырастишь? Сам дите. Будет хлеб на двоих — хватит и на третьего. — Она вынула завернутый в платок медовый пирог, протянула его Гинтукасу, поправила на нем шапку, вытерла нос. — Отдай, что ли?