— Стоит ли спорить о возрасте? Куда важнее, чтобы росло дерево крепким и не точила его гниль. Ну, а такие вещи мы научились узнавать и без топора. Правильно я говорю, ребята?
— Давай, комсорг, целоваться, — подошел Кашета. — Мне скоро в караул, потом не смогу.
Это было страшнее всего. Бичюс видел, что товарищи искренне сочувствуют ему и прощаются насовсем, а он не мог ответить им тем же. Не глядя в глаза, Альгис быстро пожал всем руки, потом взялся за вещи — и едва смог оторвать их от пола: вещевой мешок и фанерный чемодан друзья до отказа набили продуктами.
— Деревенские гостинцы, — пояснил хлопотавший больше всех Скельтис. — Теперь не на земле, на асфальте будешь жить. Ну, пиши, что там и как…
Распрощались. Гайгалас уже сидел на козлах и со скучающим видом разглядывал перчатку. Парни погрузили вещи, и только тут Бичюс вспомнил, что не выбрал связного. Кого? Перед мысленным взором выстроились все люди отряда. Альгис смотрел в лицо каждому и выбирал.
«Один ловок, другой смел, хотя и медлителен. Третий хороший стрелок, четвертый исполнительный, правда, не слишком расторопный. Тот вон силен, как бык, разве что водочку любит. А этот — весельчак и сметка что надо…»
Плохих не было. Скельтис не превосходил других достоинствами. Но Альгис выбрал его. Скорее всего, потому, что Йонас был его закадычным другом. Верным другом. А верность Бичюс считал едва ли не самой нужной, самой важной чертой солдата. «Но мало ли что может случиться в бою. Как же тогда мальчишка его, Гинтукас?» — попытался было он обойти кандидатуру друга, но чем больше сравнивал Скельтиса с остальными, тем тверже убеждался, что никого другого с собой не возьмет — только Йонаса.
— Йонас, тебе начальник ничего не говорил? — спросил Альгис не очень уверенно.
— Ничего.
— Я просил, чтобы ты меня проводил. Он, кажется, выписал тебе командировку. Зайди, спроси.
— Начальник около часу назад запряг Резвого и уехал куда-то, — вставил Вишчюлис.
Альгис почувствовал, как по спине забегали какие-то жучки, больно пощипывая между лопаток.
«Я все испортил!» — ужаснулся он и кинулся в кабинет Намаюнаса. Дверь была не заперта. На столе под пепельницей лежали командировка, проездное требование и деньги. Бумаги были на имя Йонаса Скельтиса. Бичюс облегченно вздохнул и едва не рассмеялся. Так поступать умел один только Намаюнас: он видел все насквозь и даже глубже.
Подавая Йонасу документы, Альгис коротко попросил:
— Будь человеком, соберись в пять минут, и двинем…
Через три минуты они уже ехали на станцию. Застоявшиеся лошади бежали ходко. Колеса тарахтели по вымытой дождем мостовой, от тряски неприятно стучали челюсти и надоедливо дрожало под ложечкой. Бичюс смотрел на маячивший в сумерках затылок Гайгаласа и думал:
«Пусть ничего не знает, пусть думает, что и на этот раз другим пришлось худо. Хоть на время почувствует радость победы. Но ведь после этого проигрывать будет намного труднее? Ужасно трудно! Я это на собственной шкуре испытал. И знаю, что легче быть битым и верить в правоту своих убеждений, чем девять раз победить, а на десятый почувствовать, что твои усилия и муки — всего лишь пустая трата сил. Это пострашнее, чем поражение… Возместить себе этот долг невозможно…»
На станции оформили билеты. Молчали. Гайгалас ждал в стороне. Йонас подхватил чемодан, стал пробираться сквозь толпу пассажиров. Вдруг он остановился.
— Смотри, Шкемукас[3], — показал взглядом в угол.
На покосившейся лавке сидел сгорбившись Леопольдас Шкема, привязанный за руку бинтом к ножке скамьи. Он оглядел подошедших пустым, бессмысленным взглядом, пробормотал:
— Не узнал, — опечалился Скельтис. — Ну, здорово, поэт Жемайтии и Литвы, — обратился он к больному. — Давай лапу…
— Коли тебе так хочется, давай лобызаться, — совсем осознанно ответил тот, и в глазах его блеснуло что-то человеческое и хорошее. Он долго смотрел на Альгиса, будто пытался вспомнить о чем-то, и улыбался глуповато и покорно.
— Кто это тебя привязал, Польцюс?[4] — спросил Йонас, развязывая бинт. Шкема улыбнулся ему и произнес:
Альгис не мог без боли смотреть на несчастного парня. Подошел Гайгалас. Вдруг Леопольдас побагровел, вскочил, в его глазах засверкала звериная ярость: