Только если бы это был фильм, я бы воспринял все как реальность.
Где я буду спать, меня не заботит. Мужчина в блестящих кожаных штанах шагает на восток.
– Катарина! – кричит официантка, держа поднос с пудингом на уровне бедра.
Она кричит в южном направлении, за этим я слежу.
– Валенте![4] – отзывается один из завсегдатаев на радость собутыльникам.
Сидящий по соседству мужчина в зеленом фартуке, которого я поначалу принял за крестьянина, оказался при ближайшем рассмотрении трактирщиком. Постепенно хмель ударяет мне в голову. Рядом со мной столик, который все больше сбивает меня с толку, поскольку он весь заставлен кофейными чашками, тарелками с тортом, но за ним решительно никого нет. Почему за ним никто не сидит? Крупная соль на бретцеле приводит меня в такой восторг, что я не могу его даже выразить словами. Вдруг ни с того ни с сего все посетители стали смотреть в одну сторону, хотя там ничего такого не было. Пройдя эти несколько жалких километров, я знаю, что с головой у меня не в порядке, знание пришло от ног. У кого не горит во рту, у того земля горит под ногами. Перед заведением, вспомнилось мне, был худой мужчина, сидевший в инвалидной коляске, но не потому что он был парализован, а потому что он был кретин, толкала же коляску женщина, которая выпала у меня из памяти. На хомуте для быков развешаны лампочки. За Сан-Бернардино, под снегом, я чуть не столкнулся лоб в лоб с оленем, кто бы мог подумать, что тут можно встретить дикого зверя, да еще такого гиганта? В горных ущельях мне то и дело попадаются форели. Отряд, хочется сказать, рядами продвигается вперед, отряд изрядно устал, отряд уморился от прошедшего дня. Трактирщик в зеленом фартуке, судя по тому, как близко к глазам он держит меню, почти слепой. Он не может быть крестьянином, потому что почти слепой. Он просто трактирщик, и все. Внутри заведения зажегся свет, значит, снаружи день подходит к концу. Ребенок в курточке, невероятно грустный, пьет колу, зажатый между двумя взрослыми, раздаются аплодисменты – знак благодарности оркестру.
– Напоили всех овец, тут и делу конец, – сказал трактирщик среди всеобщей тишины.
На улице, на холоде, первые коровы, трогательное зрелище. Вокруг навозной кучи, над которой поднимается пар, забетонированная площадка, там катаются две девочки на роликовых коньках. Чернющая кошка. Два итальянца катят на пару велосипед. Этот сильный запах от полей! Вороны летят на восток. Солнце за ними совсем низко. Поля, тяжелые и влажные, леса, много людей, идущих пешком. Овчарка, у которой из пасти идет пар. До Аллинга пять километров. Впервые в жизни страх перед машинами. На пашне кто-то сжег журналы с картинками. Звуки, напоминающие звон колоколов на башне. Туман опускается ниже, мглистая дымка. Я останавливаюсь среди полей. С треском проносятся мимо мопеды с молодыми крестьянскими парнями. Дорога, уходящая вправо, почти до самого горизонта забита машинами – футбольный матч еще в полном разгаре. Я слышу ворон, но во мне поднимается внутреннее сопротивление. Ни за что не смотреть наверх! Ни за что, нет! Пусть они летят себе, куда хотят, эти вороны! Не буду туда смотреть! На поле валяется набрякшая от дождя перчатка, а в бороздах, нарезанных трактором, стоит холодная вода. Подростки на своих мопедах синхронно летят навстречу смерти. Я вдруг подумал о неубранной репе, но могу поклясться, никакой неубранной репы тут нет и в помине. Трактор, огромный и страшный, катит прямо на меня, он точно нацелился на меня, он хочет меня смять в лепешку, но я не сдаюсь. Куски упаковки из пенопласта помогают мне удержаться на позиции. Через вспаханное поле до меня долетают далекие разговоры. Чернеет замерший лес. Прозрачная половина луны слева от меня – стало быть, там юг. Повсюду еще одномоторные самолеты, которые пользуются вечерним временем, пока не явился Темногон. Десять шагов: Темногон является на день Святого Никогдая. Там, где я стою, валяется придорожный столбик, раскрашенный в черный и оранжевый цвета, и показывает, судя по макушке, на северо-восток. У границы леса очень мирные фигуры с собаками. В этих местах, по которым я иду, среди диких зверей распространено бешенство. Если бы я сидел сейчас в бесшумном самолете, пролетающем прямо у меня над головой, я уже через полтора часа был бы в Париже. Кто-то рубит дрова? Это бой часов на башне? Однако пора двигаться дальше.
Насколько мы сами превратились в машины, в которых сидим, видно по лицам. Отряд расположился передохнуть, уйдя левым флангом в подгнившие листья. Ко мне прицепился терновник, не буквально, а в виде слова: «терновник». Вместо него на земле лежит брошенный обод от велосипеда, без резиновой шины, разукрашенный по всей длине красными сердечками. На этом повороте я вижу по следам от колес, что машины сюда заворачивали по ошибке. Мимо проплывает лесная гостиница, огромная как казарма. Там – собака, монстр, теленок. Я понимаю, что сейчас он набросится на меня, но, к счастью, распахивается дверь и теленок заходит внутрь. В поле зрения попадает щебенка, потом она уже под ногами, до того глаз уловил движение земли. Несовершеннолетние девочки в мини-юбках собираются рассесться по мопедам других несовершеннолетних. Я пропускаю вперед какое-то семейство, дочь зовут Эстер. Кукурузное поле, неубранное, пепельно-серое, оно шуршит, хотя ветра нет. Это поле, то есть смерть. Я нашел обрывок плотной белой бумаги ручной выделки, напитанный влагой, лежавший на мокром поле лицевой стороной, и, подняв его, перевернул – в надежде, что смогу хоть что-нибудь прочитать. Да, там могло бы быть написано ЭТО. Но теперь я вижу: лист пуст, – и никакого разочарования.