Гнев раджи – гнев божий… Стражники ввели палачей. Весть о горестном событии со скоростью пожара пронеслась над городом. Умолкли рога, трубившие на пирах, созванных по случаю возвращения в родной дом сына властителя, утихли песни, замерли танцы. Праздничные сборища опустели. Над улицами и кварталами нависла тень скорби, ибо люди успели полюбить Пурана и не верили в его страшную вину.
Рани Иччхаран, благочестивая мать Пурана, разбила свои запястья, порвала мониста, разметала косы и посыпала их землей. Бия себя в грудь, вопя и плача, прибежала она во дворец Салвахана.
– Подумай, какой грех берешь на душу, раджа! – восклицала она.- Предаешь палачам сына, юного и безгрешного… Да он невиннее теленка! Что за злодей накинул черный покров на твой разум?! Или не знаешь ты, что мачеха может истребить под корень весь род?! Беда нависла над нашим родом! О люди, люди! Спасите моего сына!
Мог ли кто удержаться от слез, слыша вопли несчастной матери? Но сердце Салвахана не смягчилось.
– Ступай прочь! – прогремел он.- Убирайся с глаз моих, иначе и тебя ждет участь злодея! Негодница! Родить такого сына! Да одним этим ты опозорила мой род! И ты еще смеешь заступаться за него и проливать слезы?!
– Не клевещи на мое дитя! – прервала его рани Иччхаран.- Еще раз говорю: он чист перед тобой. Не верь злой мачехе, не гаси свет собственных глаз! А если уж ты решил погубить Пурана, то прежде убей меня!
И рани Иччхаран прильнула к юноше, защищая его своим телом от палачей. Раджа Салвахан оторвал несчастную мать от сына и приказал стражникам:
– Уведите рани в ее покои. Усильте караул, чтобы она не могла выйти.
Рыдающую мать увели. Тогда раджа обратился к палачам:
Пусть от ножа умрет Пуран, -
В чан перелейте кровь из жил.
Кто смерть баранью заслужил,
Зарезан будет, как баран.
Покорные повелению своего властителя, палачи связали Пурана и повлекли к месту казни. При виде готовящегося злодейства город наполнился воплями и стенаниями, небо и земля содрогнулись, померк солнечный свет. Но и это не разжалобило раджу, не смягчило палачей. Они вывели свою жертву из города. В нескольких кохах [4] от городских стен на обширной пустоши, поросшей кустарником, их догнал вестник и передал Пурану послание Лунан.
«Ну как, понравилась ли тебе твоя „матушка"? Доволен ли ты ее угощением? Полюбилась ли тебе ее колыбельная песня? Может быть, ты передумаешь? Тогда ты увидишь, как растет на ладони горчичное зерно: уста моей клеветы вмиг обернутся в другую сторону, и ты будешь спасен. Иначе ты погибнешь от руки палача, а твоя родная мать – Иччхаран – разобьет голову о каменные стены дворца. Еще есть время. Одумайся. Возвращайся скорей!…»
Юноша прочел послание мачехи, и перед глазами его встала рыдающая, бьющаяся головой об стену Иччхаран. Он вздрогнул, но тут же заглушил в себе голос жалости. «Проживи хоть тысячу лет – все равно от смерти не уйдешь. Я не хочу навлекать на себя позор. Можно ли жить, когда потеряна честь?!» – Такие мысли мгновенно пронеслись в его голове, но успели закалить сердце. Твердой рукой порвал он письмо мачехи – это посягательство на его чистую душу, рассыпал клочки по дороге и втоптал в землю.
Обычно палачи – народ нежалостливый, но и среди них встречаются люди с сердцем. Тем, кому было велено расправиться с Пураном, пришелся по нраву ласковый, открытый взор юноши, мужество, с которым тот шел на казнь. А когда их догнал вестник от Лунан, сомнений уже не оставалось: конечно, царевич гибнет из-за козней злой мачехи! Однако они, слуги раджи, хорошо знают, какая кара ждет того, кто вздумает ослушаться воли повелителя: несчастного поставят в яму, закидают по пояс землей, а затем спустят на него собак… Жаль, жаль юношу, но что поделаешь…
Посовещавшись между собой, палачи сделали на теле Пурана глубокие надрезы, наполнили его кровью чашу и бросили обессилевшего царевича в находившийся посреди пустоши колодец. Вскоре Лунан уже могла омочить губы в крови пасынка.
Но случилось так, что неподалеку от заброшенного колодца расположился на отдых отшельник-вероучитель Горакхнатх со своими учениками. Расстелили на земле шкуры антилоп, возожгли курения, подняли к небу трезубцы, на которых развевались золотисто-желтые лоскуты. Пустошь огласилась трубными звуками и призывами к богу… Кое-кто из йогов отправился в лес за дровами, а один, взяв кувшин, пошел к колодцу. Вот он опустил вниз бадью, вот потянул веревку. Однако не тут-то было: бадья не поднималась. Йог заглянул в колодец – ему почудилось, что там кто-то есть. Человек? В заброшенном колодце? Быть того не может! Тогда – дух?… Едва лишь подумав об этом, йог завопил от ужаса и со всех ног кинулся к братьям-отшельникам.
– Что с тобой? Почему кричишь? – принялись расспрашивать его йоги.
Но бедняга не мог вымолвить ни слова, лишь трясся от страха.
– Махарадж, в этом колодце сидит джинн! – сказал он Горакхнатху, немного придя в себя.- Я опустил в воду ведро, а он ухватился за веревку и не пускает…
– Чего же ты испугался? – спросил вероучитель.- Йог – повелитель судеб, ему не страшны никакие духи. Успокойся, я сам пойду и погляжу, что это за джинн.
И Горакхнатх в сопровождении нескольких учеников направился к колодцу. Опершись о сложенную из камня стенку, он заглянул в черную глубину и в самом деле увидел там человеческую фигуру.
– Кто ты? – вопросил вероучитель.
– Я – несчастный, обойденный судьбой,- ответил Пуран.- Вытащи меня отсюда, и я поведаю тебе свою печальную историю.
В сердце Горакхнатха запылал огонь сострадания. По его совету ученики срубили крепкое дерево, сделали рычаг, с помощью которого вытянули юношу из колодца. Пуран припал к ногам йога и рассказал ему горестную повесть своей жизни, начиная от предсказания астрологов и проведенного в темнице детства и кончая ввержением в колодец. Сочувственные взгляды доброго учителя исцелили сердечные раны Пурана, умелые прикосновения Горакхнатха уврачевали раны телесные, и прежняя красота вернулась к сыну раджи. Душевная стойкость юноши, который готов был скорее умереть, чем преступить священные законы, расположила к нему вероучителя. «Что поделаешь – такова жизнь во дворцах,- подумал Горакхнатх.- Однако что было, то прошло. Теперь юноша должен вернуться в отчий дом».
– Возвращайся в столицу, сынок,- сказал Горакхнатх, ласково погладив Пурана по плечу.- Все плохое позади. Там тебя ждет счастье. Ступай же, да пребудет с тобой всевышний.
Но юноша с мольбой обратился к Горакхнатху:
– Окажи мне честь, махарадж, помоги стать йогом. Жизнь во дворце меня не манит. Однажды я уже вырвался из ада и не хочу оказаться там снова.
Горакхнатх покачал головой:
– Сделаться йогом – не так просто. Нередко приходится терпеть холод и голод, питаться лишь сухим зерном. Сможешь ли ты умерщвлять плоть, гасить в себе гнев и алчность, отказаться от гордыни и тщеславия, от обольщения богатством? Ведь тебя ждет царство, роскошь и наслаждения. Что даст тебе скорбный путь аскета? Он не для мирских людей, не для царевичей.
Однако Пуран не захотел внять увещеваниям вероучителя. Сложив руки лодочкой, он сказал:
За краем одежды твоей святой
Готов идти до конца времен.
Да свыкнусь с голодом и нищетой,
Да будет мне слово твое – закон.
Юноша так горячо и искренне упрашивал учителя, что тот призвал своих учеников и приступил к торжественному обряду: остриг длинные кудри Пурана, проколол ему мочки ушей, вдел в них серьги, натер белое тело царевича пеплом и набросил на него лимонно-жел-тые одежды аскета. Грянули трубы, гонги, прозвучали слова молитвы… И духовные очи юноши озарились светом, дремавшая в течение многих рождений способность прозрения грядущего пробудилась, а пепел лишь увеличил божественную красоту его тела, так что солнечные лучи стали отражаться от его членов. Когда он стоял, полускрытый клубами голубого дыма, поднимающегося от священных курений, казалось, что это некое божественное существо, плывущее высоко в небе, среди легких облаков, стало вдруг доступно человеческому взору.