— Ну ладно, — сказал он, я останусь. Но знайте: арабский народ никогда не простит нам того, что мы намерены сделать.
45. Тост за живых
В ночь с 9 на 10 июня Ҳагана снова попыталась взять Латрун — до того, как вступит в силу соглашение о прекращении огня. И снова она потерпела неудачу: атака была отбита. На 19 лет Латрунская долина останется в руках арабов.
Когда до Иерусалима дошли известия о третьем поражении Ҳаганы под Латруном, жителями овладело отчаяние. Тех продуктов, которые добровольцы из Тель-Авива каждую ночь приносили по тропе в Иудейских горах, не хватало, чтобы поддержать истощённых людей. Жителям грозила голодная смерть. Стали раздаваться голоса, требовавшие капитуляции. С каждым днём они усиливались. Особенно настаивали на капитуляции восточные евреи. Если бы в городе начался голодный бунт, это продемонстрировало бы арабам, насколько отчаянным является положение в Иерусалиме, и могло бы побудить их отказаться от перемирия, которое, по мнению Дова Йосефа, было для города единственным шансом на спасение.
Архитектор Дан Бен-Дор предложил увеличить нормы выдачи продуктов выходцам из восточных стран за счёт остальных.
— Европейцы — народ более сознательный, — сказал Бен-Дор. — Они лучше понимают, как важно держаться до конца.
— Что? — вскипел Дов Йосеф. — Чтобы за своё малодушие они ещё и премию получили? Никогда!
Шёл 26-ой день непрерывных обстрелов, и отчаявшиеся жители надеялись теперь только на месячное перемирие, о котором договорился граф Бернадотт. Перемирие должно было вступить в силу на следующий день, в пятницу 11 июня, в 10 часов утра. Но ликовать было рано. Граф Бернадотт уже дважды назначал день и час прекращения огня, и дважды оно срывалось.
В 35 километрах от кабинета Дова Йосефа, неподалёку от ущелья Баб-эль-Вад, по колдобинам, и рытвинам, ухабам и косогорьям переваливался джип; в нём, хватаясь за что только можно, тряслись двое американских корреспондентов; их немилосердно болтало и бросало во все стороны. Корреспонденты ехали по новой трассе, которую бульдозеры Дэвида Маркуса прогрызли в Иудейских горах. Эта поездка ознаменовала формальное открытие Бирманской дороги.
Дорогу открывали не потому, что она уже была готова. Отнюдь нет — тяжёлые грузовики по ней по-прежнему не могли пройти.
Евреи решили оповестить мир о своей «дороге жизни» по сугубо политическим причинам. Провезя по ней иностранных корреспондентов, Израиль официально зафиксировал тот факт, что Бирманская дорога вступила в строй до начала прекращения огня и, следовательно, не подлежала юрисдикции Инспекторов ООН по надзору за соблюдением соглашения.
А в нескольких километрах от Бирманской дороги, возле церкви в христианской арабской деревне Абу-Гош, в этот вечер прозвучал винтовочный выстрел. Еврей-часовой на командном посту сил Ҳаганы, действующих между Иерусалимом и Баб-эль-Вадом, ринулся к закутанной в белое фигуре, в которую он только что стрелял. Дэвиду Маркусу не суждено было дожить до завершения строительства дороги. Первый генерал еврейского государства был мёртв. Часовой принял Маркуса за араба — тот вышел из своей палатки помочиться, завернувшись в белую простыню.
В пятницу 11 июня в восемь часов утра в штабе Таля зазвонил телефон. Король Абдалла лично сообщал молодому майору, что в десять часов вступает в силу соглашение о прекращении огня.
— Ваше Величество! — застонал Таль. — Да как же я их удержу? Они чувствуют, что победа почти достигнута.
Именно потому, что Абдалла отлично понимал, как трудно будет Талю заставить своих людей и особенно ополченцев муфтия прекратить огонь, король лично позвонил ему по телефону.
— Ты солдат, и я отдаю тебе приказ, — сказал Абдалла. — Ты должен прекратить огонь ровно в десять часов.
В течение двух часов после этого Иерусалим словно обезумел: повсюду шла непрерывная, отчаянная пальба, будто обе стороны перед началом перемирия стремились начисто опустошить свои арсеналы. В десять часов перестрелка достигла своего апогея, но это были уже последние залпы. Затем пальба начала смолкать, как затихающая гроза. И в десять часов четыре минуты в Иерусалиме воцарилась странная, непривычная, гнетущая тишина.
Дову Йосефу было не до отдыха; его рабочий день продолжался.