Когда, наконец, последний станок был смонтирован в Палестине и пущен в ход, Хаим Славин смог похвастаться, что, переправляя из Нью-Йорка в Палестину семьдесят пять тысяч разобранных деталей, он не потерял ни одного винтика, ни одного болта, ни одной шайбы.
5. Два народа, две армии
Когда Эҳуд Авриэль отправился в Европу закупать оружие, не было в Палестине еврея, который ждал бы этого оружия с большим нетерпением, чем Исраэль Амир, командующий иерусалимским округом Ҳаганы. Скудные запасы оружия, имевшиеся в его распоряжении, хранились всего в двадцати с чем-то сликах (так в Ҳагане называли тайники — от ивритского слова «ле-салек», что значит «удалять»); где именно наводились ли слики, из всего штаба Амира знал только один человек — йеменит, сыровар и оружейник.
У иерусалимской еврейской общины было гораздо больше бойцов, чем оружия. Ҳагана вербовала людей во всех слоях еврейского населения. Вследствие явного численного превосходства арабов она с самого начала принимала в свои ряды женщин наравне с мужчинами. В рамках Ҳаганы существовала молодёжная организация — Гадна, которая под видом скаутских отрядов готовила еврейских юношей и девушек к службе в боевых отрядах. В результате к тому времени, когда ООН приняла план раздела Палестины, большинство молодёжи ишува уже прошло в той или иной степени воинскую подготовку. Для некоторых служба в Ҳагане давно сделалась семейной традицией, передававшейся от отца к сыну. Для других торжественная церемония приёма в Ҳагану в шестнадцатилетнем возрасте — когда в тёмном подвале будущий боец давал присягу, положив одну руку на Библию, а другую на пистолет, — становилась гражданским вариантом обряда бар-мицвы, символическим актом перехода к зрелости. А для третьих — жертв нацистских преследований — работа в еврейском подполье, организованном Ҳаганой в Европе, стала первым соприкосновением с палестинским ишувом.
Главной заповедью Ҳаганы была строжайшая секретность. Бойцам Ҳаганы запрещалось фотографироваться, записи были сведены до минимума. Раз в неделю члены Ҳаганы собирались в тайных местах, подходы к которым охранялись тройными постами дозорных, и там учились обращаться с оружием, взбираться по канату, врываться в дома, выпрыгивать на ходу из автомобилей; специальные инструктора обучали их приёмам дзюдо. Услышав условный сигнал, они мгновенно превращались в прилежных школьников или рабочих, собравшихся перекинуться на досуге в картишки. Затем в виде учебного задания им поручалась курьерская служба или слежка за передвижением важных персон — арабов или англичан. И наконец, два-три раза в месяц бойцы выходили на военно-полевые учения; эти учения обычно проводились в далёких, заброшенных вади, до которых приходилось долго шагать под палящим солнцем и где просторы пустыни поглощали звуки выстрелов. Вместо ручных гранат на учениях шли в ход апельсины и картофелины, снабжённые детонаторами. Боеприпасы были такой роскошью, что обойму с боевыми патронами новобранец иногда впервые получал, как своеобразный диплом, в конце полного курса обучения.
Командование Ҳаганы ухитрилось даже, обманув бдительность властей, организовать двухмесячные офицерские курсы, которые функционировали на одной из опытных сельскохозяйственных станций в Изреэльской долине; на этих курсах одновременно занималось около ста пятидесяти человек, а учились курсанты по аккуратным книжкам в красных переплётах — это были английские инструкции, выкраденные из британских казарм.
Как это ни парадоксально, но Иерусалим — центр сионистских устремлений в Палестине — никогда не был благодатной почвой для деятельности Ҳаганы. Надзор британских властей здесь был строже, чем где бы то ни было. На призывы Ҳаганы вступать в её ряды городская молодёжь реагировала с куда меньшим энтузиазмом, нежели кибуцники. Ортодоксальные религиозные группы относились к деятельности Ҳаганы весьма прохладно, а то и враждебно. Однако в Иерусалиме, как и повсюду в Палестине, Ҳагана была одной из главных движущих сил ишува.