В сущности, она и жила ради того, чтобы наступил этот вечер.
Отец её был в России плотником, и так как он славился своим мастерством, ему было дозволено поселиться в Киеве, за пределами черты оседлости. Привилегия эта мало что давала, разве что голод преследовал его несколько меньше, чем других его единоверцев. Пятеро из шести его детей умерли в младенчестве. В 1898 году родилась дочь, которую отец увёз на иную землю обетованную — за океан. Там, на улицах американского города, собирая пожертвования в пользу жертв погромов, она нашла свою веру. Этой верой был сионизм.
Сионизму она посвятила всю себя.
И нынешний вечер был для неё апогеем её жизни и борьбы, оправданием всего её существования. Так важны были для неё эти минуты и так сильны охватившие её чувства, что общительнейшая из женщин предпочла провести этот вечер в одиночестве. Не расставаясь с сигаретами и выпивая одну чашку кофе за другой, Голда Меир отмечала в своём блокноте каждый поданный в ООН голос, приближавший осуществление мечты всей её жизни.
Неподалёку от дома Голды Меир тридцать наиболее рьяно разыскиваемых англичанами людей прильнули к старенькому радиоприёмнику «Филипс», стоявшему в центре обеденного стола, посреди тарелок с яичницей, вместительных медных кофейников и водочных бутылок. Всего в нескольких стах метров от этой комнаты, обнесённый колючей проволокой, располагался штаб британской тайной полиции, которая уже два года безуспешно рыскала по всей Палестине, гоняясь за этими тридцатью.
Во главе стола сидел тот, кто собрал этих людей. Его череп украшали редкие волосы, могучая грудь колыхалась при каждом слове. Он был борцом в цирке, десятником на каменоломне, маклером по торговле произведениями искусства, журналистом и доктором философии. Однако отнюдь не эти разнообразные способности вызывали восхищение его товарищей и побуждали британскую полицию упорно его разыскивать. Ицхак Саде был духовным вождём Ҳаганы, подпольной армии евреев, и создателем её ударных отрядов — Пальмаха.
Ицхак Саде сформировал Пальмах в соответствии со своими принципами. Это была армия, где не придавали значения мундирам и знакам различия, не знали муштры и чинопочитания; это была армия, где у старшего по званию была только одна привилегия — погибнуть раньше других.
Когда голосование в ООН началось, кто-то спросил Ицхака Саде, какой, по его мнению, будет результат.
— Какая разница? — спросил он. — Если результат будет в нашу пользу, арабы начнут войну.
Эта война, — продолжал он, оглядывая своих офицеров, — обойдётся нам в пять тысяч убитых. — В наступившей тишине он добавил: — Если же голосование окажется не в нашу пользу, тогда мы начнём войну.
Никто не ответил. По радио стали передавать ход голосования.
Ицхак Саде протянул руку к бутылке и налил себе стакан водки. Подняв его, он сказал с грустной усмешкой:
— Друзья мои! Положение настолько серьёзно, что следует подымать тост за каждый поданный голос.
В аппаратной Палестинского радиовещания с телетайпа снималось сообщение о каждом голосе, поданном за или против раздела. Курьер-еврей тут же хватал полоску бумаги и бежал через крохотный дворик в помещение студии радиопередач на иврите. Курьер-араб брал другую копию и мчался через тот же дворик в студию передач на арабском языке.
Хазем Нуссейби переводил сообщение на арабский и передавал нетерпеливо ожидавшему диктору. Подсчитывая в уме голоса «за» и «против», Нуссейби думал: «Дело может обернуться и так и эдак». Неожиданно курьер положил перед ним срочный бюллетень. Нуссейби перевёл его и отдал диктору. Но только тогда, когда диктор прочёл сообщение вслух, до Нуссейби полностью дошёл смысл тех слов, которые он только что написал. «Генеральная Ассамблея Организации Объединённых Наций, — прочёл диктор, — тридцатью тремя голосами против тринадцати при десяти воздержавшихся проголосовала за раздел Палестины».
«Жребий брошен, — подумал Нуссейби, — тьма опустилась на наши головы». Он услышал ликующие возгласы своих еврейских коллег, доносившиеся с другого конца двора.
Голда Меир сидела, держа на коленях блокнот, где она только что записала последние цифры. Она, отдавшая столько сил ради того, чтобы эта минута наступила, теперь не могла прочесть цифр, которые сама нацарапала в блокноте. Когда диктор объявил результат голосования, глаза её наполнились слезами.