С египетским авангардом двигался и лейтенант Мохаммед Рафат, двадцатишестилетний офицер разведки шестого батальона. Он был в замешательстве. Ему приказали подгототовить к рассвету атаку на еврейский кибуц, который даже не значился на полевой карте. Без разведывательных данных, во главе с полковником, у которого не было никакого боевого опыта, Рафат и его солдаты отправились на поиски неизвестного еврейского поселения. Пройдя по пустыне километров пятнадцать, они наконец уже на рассвете наткнулись на кибуц. Этот образец «беззащитного еврейского поселения», через которое арабская армия дружна была без труда двигаться на Тель-Авив, оказался огороженным рядами колючей проволоки и укреплениями из мешков с песком. Траншеи вокруг кибуца встретили Рафата и его солдат лавиной огня. Припав к раскалённому песку, египтяне весь день не отваживались поднять головы; наконец наступил вечер, и под покровом темноты они побрели через пустыню назад к своей базе. Там их ожидал новый удар: в лагере не было воды. Совершенно обессилевший, умирающий от жажды, озлобленный юный лейтенант понял, что «увеселительная прогулка» на Тель-Авив окончена.
Битва за Иерусалим превратила в полнейший хаос жизнь той части его жителей, которые посвятили себя служению религии.
Священники, монахи и монахини уже до отказа забили свои подвалы вещами, которые миряне отдавали им на хранение; теперь в церкви и монастыри толпами хлынули беженцы.
События, происходившие в городе, заставили общины, покинувшие суетный мир, столкнуться с самыми жестокими его проявлениями.
Ужасное потрясение пришлось пережить двадцати девяти французским монахиням, которые, на свою беду, оказались в эпицентре боя за Иерусалим. Архитектор, строивший монастырь, придал ему вид крепости, фасад которой выступал за пределы стены Старого города, а задняя часть находилась на его территории. Здесь, неподалёку от Новых ворот, жили монахини Ордена сестёр-утешительниц. Они вели столь затворнический образ жизни, что на протяжении полувека видели лишь одного представителя мужского пола — монастырского священника. И вдруг — буквально в один день — их мирный приют оказался центром столкновения враждующих сторон. Затворницы-монахини, которые уже почти забыли, что представляет собой мужчина, теперь неожиданно увидели, как десятки евреев и арабов проносятся через их обитель. На протяжении сорока восьми часов здание монастыря и стратегически выгодные точки на его крыше были захвачены сначала арабами, затем бойцами Ҳаганы, а затем снова арабами. И при каждом очередном вторжении мать-настоятельница и её помощница мать-экономка мужественно пытались выдворить нападавших, тщетно заверяя их в своём нейтралитете.
И наконец в воскресенье святой Троицы, когда Ҳагана готовила новую атаку на здание монастыря, мать-настоятельница решилась нарушить обеты своей общины. Война вынудила сестёр-утешительниц на пять минут вернуться в мир. Пробежав по улицам Иерусалима, они достигли резиденции Латинского патриархата. Там их провели в приёмный зал архиепископа.
Каждой монахине было предоставлено огромное кресло, обитое красным бархатом; они повернули эти кресла к стене, чтобы, отгородясь от дольнего мира широкой и высокой спинкой, создать себе какое-то подобие временной кельи, где можно читать положенные по уставу молитвы. Вечером сёстры стояли в часовне патриархата и, молитвенно сложив руки, перебирали чётки. С искренней радостью они запели старый французский гимн:
Фаузи эль Кутуб готовился начать свой личный крестовый поход против Еврейского квартала Старого Города. Для осуществления своего плана он изготовил двадцать пять самодельных мин.
Каждая из них представляла собой металлическую банку, начинённую двадцатью пятью фунтами динамита и снабжённую детонатором, приобретённым Кутубом на базаре в Дамаске.
Кутуб собирался пробить дорогу в Еврейский квартал, взрывая одно здание за другим. Первой его целью был пост Ҳаганы в Варшавских домах — буквально в сотне метров от того места, где Фаузи родился. Чтобы подать личный пример двадцати пяти добровольцам, из которых он создал свою диверсионную группу, Кутуб закурил сигарету, зажал её в зубах, схватил одну из своих мин и устремился вперёд. В тот же момент в лицо ему брызнули осколки металла от взорвавшейся мины-ловушки. Кутуб поджёг мину от своей сигареты, швырнул её в намеченную цель и опрометью бросился в укрытие. Лицо его было залито кровью, а сам он находился в состоянии истерического возбуждения. Он вытащил вторую мину и сунул её Кадуру Мансуру, вечно пьяному тунисцу — водителю грузовика. Направив пистолет на трясущуюся голову Мансура, Кутуб приказал ему бежать к цели.