Далее следует наиболее “литературная” часть памятника — “Истории старых времен”. В этой части рассказчики снова возвращаются к прежним темам и событиям, но здесь вскрывается иной повествовательный пласт, более лично окрашенный (поскольку старцы говорят о том. что сами видели и слышали, и в раннем детстве, и в зрелом возрасте, и в глубокой старости). Ёцуги рассказывает о сооружении известных храмов, излагает истории — порой фантастические — их создания, цитирует множество стихотворений, вошедших в знаменитые антологии, рассказывает “занимательные и очаровательные случаи” (слова Ёцуги), анекдоты; описывает явления некоторых богов-ками: божества Касуга, божества Мороки; празднества, церемонии, танцы. Здесь отчетливо звучит голос рассказчика, чувствуется его стиль, характер, очевидны реакции на разные события; его комментарии, размышления полны смысла и заслуживают отдельного исследования.
Подобная круговая композиция, постоянное и последовательное возвращение повествования к одной и той же первоначальной дате (850 г.), к тем же событиям и героям, которые то выдвигаются вперед, то остаются на заднем плане, проходят как третьестепенные персонажи, либо становятся первыми и главными, несет вполне определенную нагрузку. В ней просматривается всеобъемлющий буддийский образ жизни как вращающегося колеса (об этом идет речь в памятнике). Кроме того, подобная композиция позволяет системно изобразить разные стороны, пласты жизни клана: его взаимоотношения с императорским родом; его отношение к власти, к богам, придворным, вписанность в жизнь хэйанской аристократии; причастность к искусствам, религии (синтоизму и буддизму). Судьбы героев как бы поворачиваются к читателю (а в тексте — к слушателю) разными гранями, и жизнь рода в целом переливается, как мозаичная картина, и каждая часть имеет самостоятельное значение и может быть выделена в отдельное произведение, как бы не связанное с другими.
Зачин “Великого зерцала” вводит читателя в гущу жизни, в нем рассказано, что множество людей собралось в известном буддийском храме Облачного леса Урин-ин, в пригороде блестящей столицы Хэйанкё:, послушать ежегодную проповедь о Лотосовой сутре, содержащей учение Будды Шакьямуни. Тут же присутствуют два необыкновенных старца, между ними завязывается беседа: сначала они вкратце рассказывают свои собственные биографии, искусно вписанные в жизнь хэйанского двора, и попутно выражают желание поведать о деяниях императоров и министров, поскольку “поистине тяжкое бремя для сердца — не говорить о том, о чем хочется”. Старцы вспоминают людей прежних времен, которые, желая снять с себя груз знаний, выкапывали в земле ямку и говорили в нее. Это относит нас к античному сюжету о царе Мидасе, проникновение которого в средневековую Японию было возможно, как считают японские исследователи, через Корею. Непременное стремление поведать, потолковать о делах прошедших лет, заинтересованность многочисленных слушателей, монахов и мирян, старых и молодых, опоздание священника, который должен читать проповедь — все это создает благоприятные условия для длительного диалога двух старцев.
Жанр диалога в японской культуре восходит к очень древней традиции диалогических песнопений во время ритуала посадки риса. Мифологический свод Кодзики (“Записи о деяниях древности”, 712 г.) был сначала рассказан сказителем (или сказительницей) Хиэда-но Арэ, а затем записан придворным историографом О-но Ясумаро (?-723) - это тоже своеобразный диалог.
Из толпы, что собралась послушать проповедь во дворе храма, выделен еще один человек, молодой слуга какого-то важного сановника или принца: он, как в спектакле, вовремя подает реплики, спорит, рассказывает свои версии разных историй, выражает свое восхищение, негодование, страх — в общем изобретательно играет роль слушателя. Прочие слушатели, видимо принадлежат к разным слоям общества, в тексте они названы хитобито (“люди”). Им отведена роль “безмолвствующего народа”, они создают впечатление большой толпы, слушающей рассказы старцев, затаив дыхание. Есть и рассказчица — правда, роль ее незначительна — это жена Сигэки, она тоже рассказывает свою историю. Существует в тексте О:кагами еще некий “я”, он появляется в самом начале зачина (“Не так давно побывал я и храме Облачного Леса, Урин-ин, где происходила церемония объяснений сутры Цветка Закона, и по дороге встретил двух удивительных старцев и старуху, старше годами, чем обычные люди”) и в конце “Историй клана То:”. Видимо, в этих случаях мы слышим голос самого автора[39].
39
На эту тему, например, написано исследование Сато Кэндзо:. Сакуся-но мон-дай, Ёцуги-но О:якэ-но мондай [Проблема автора и проблема Ёцуги-но О:якэ] // Бунгаку. Токио, 1984. № 12. С. 302-322. Далее:[Сато Кэндзо:].