Кроме того, богиня Аматэрасу, посылая своего внука Ниниги-но микото с Равнины Высокого Неба на землю, чтобы править Страной Восьми Островов (то есть Японией), дала ему зерцало, которое стало одной из трех священных регалий японских императоров-тэнно (наряду с мечом и драгоценной яшмой). Один из старцев, Сигэ-ки, сравнивает главного рассказчика Ёцуги с “отполированным зеркалом, в котором отражаются разные формы”, и, “с одной стороны, смущает, что так отчетливо видишь свое лицо, с другой — замечательно, что так хорошо видно”. У него возникает чувство: “когда слушаешь ваши рассказы, то кажется, что стоишь против ясного зеркала...” Он восклицает: “Вы будто бы поднесли зеркало, в котором отразились многие императоры, а еще деяния многих министров, у нас такое чувство, словно мы вышли из тьмы прошедших лет, и утреннее солнце осветило все”. Ёцуги называет себя “ ясным зеркалом старого фасона”, и вместе с тем он перед зеркалом предается созерцанию и постижению человеческого сердца. Старцы обмениваются такими стихотворениями-вака:
Пред светлым зеркалом
Ёцуги сравнивает себя не только с зеркалом, но и с Буддой Шакьямуни, вращающим Великое Колесо жизни, называет себя “ старцем, коему ведомы все дела в мире, кто все помнит”.
Другой старец, Сигэки, также участник беседы, но на вторых ролях, уничижительно говорит о себе как о “зеркале в шкатулке для гребней, что брошено в женских покоях”. Старцы говорят о двух типах зерцал: о зеркале магическом, отражающем и “пустом зеркале”, не одухотворенном. Зеркало в этом случае отождествляется с человеческой душой, в которой запечатлеваются события и люди.
Рассказывая предысторию рода Фудзивара, начиная с эпохи реформ Тайка (то есть с 545 г.), Ёцуги утверждает, как уже указывалось выше, весьма важную вещь: он будет повествовать о том, что “видел глазами и слышал ушами”, и его древний возраст позволяет это. Старцы говорят о том, что сами видели или слышали от других, почти совершенно игнорируя какие-либо источники — в тексте один раз упоминается Нихонсёки[52], один раз — Энгисики и один раз приводятся имена легендарных китайских императоров Яо и Шуня из “Записок историка” Сыма Цяня, хотя очевидно, что многие историографические сочинения (Кодзики, Нихонги, Монтоку дзицуроку, Сандай дзицуроку и другие) все же использовались анонимным автором, — рассказчики Ёцуги и Сигэки постоянно ссылаются на тех, кто поведал им о разных событиях. Часто встречаются вводные фразы типа: “няня рассказала”, “люди говорили”, “кормилица вспоминала”, “люди мира удивлялись”, “слышал я”, а наиболее употребителен неопределенный безличный оборот “говорили”. О делах давно прошедших старец говорит: “Однако это слишком давнее, чтобы уши наши могли слышать, и потому намереваюсь рассказывать, начиная с более близких времен”.
Информанты рассказчиков — это люди самых разных слоев общества, чаще всего придворные, но есть и истории, рассказанные мойщицей отхожих мест. “Люди мира” (ё-но хитобито) или просто “люди” (хитобито), в терминологии Ёцуги, то есть слушатели рассказчиков, не только знают и помнят все происходившее почти за 200 лет, но и играют важную роль комментаторов, восхищаются, пугаются, негодуют, осуждают, а главное - все видят и слышат.
Понимание категории ё — “мир”, предложенное В.Н. Гореглядом, как, скорее, временного понятия, нежели пространственного, позволяет понять ё-но хитобито как “ люди нашего бренного мира”, “люди одного поколения”, “современники”. Бренность, мимолетность рассматривается как имманентная сущность мира ё. Жизнь императоров и важных особ из рода Фудзивара разворачивается перед многочисленными, анонимными зрителями, скрывшимися за формулой “люди мира”, зрителями, которые выполняют несколько неожиданную функцию своеобразного хора.
Во втором введении Ёцуги делает еще одно важное заявление: в его повествовании об императорах и министрах есть сверхзадача — поведать о блестящей жизни и распространяющейся славе “господина, Вступившего на Путь”. За этой скромной формулой (ню:до:-до:ка, буквально “его светлость господин, Вступивший на Путь”, или “праведник”, то есть высший сановник не ниже Третьего ранга, принявший монашеский постриг) скрывается наиболее выдающийся политический деятель эпохи Фудзивара Митинага. Ёцуги весьма изящно обосновывает необходимость рассказать о многих поколениях императоров и высших сановников, прежде чем поведать о судьбе главного героя в доме Фудзивара, который, кстати, был у власти в то время, когда старец вещал в храме Облачного леса Урин-ин. Ссылаясь на тексты Закона Будды, Ёцуги говорит: “Я — старец, коему ведомо все в мире, кто все помнит и ничего не забывает. Среди тысяч дел, что я видел глазами, слышал ушами и собрал воедино, счастливая судьба нынешнего господина, Вступившего на Путь, ню:до:-доно [Митинага], не имеет себе равных, неизмерима, и нет за ним ни второго, ни третьего, об этом мы слышали в старину, и видим это нынче. Это — как Закон Единственной Колесницы. Судьба его неизменно была счастливой. И Великим министрам, и канцлерам кампаку, и регентам сэссё: нелегко процветать с первых шагов до последних. В сутрах Закона и в священных текстах говорится иносказательно: “Хоть и рождается великое множество мальков, трудно им стать настоящей рыбой, хоть и посадили дерево манго, но плодам завязаться трудно”. Слышали мы, что именно так разъясняется. Среди министров и высших сановников Поднебесной один лишь князь, подобный драгоценной яшме, обладает в мире столь необыкновенно счастливой судьбой. И ныне, и в будущем никто не сможет сравниться с ним. Такое поистине редкость”.
52
Один раз во втором введении упоминаются “Анналы Японии” (Нихонсёки), но не как исторический источник, а с целью сравнения его с “Великим зерцалом”.