Среди сторон света различались счастливые и несчастливые. Так, северо-восточное направление по даосской примете было всегда неблагоприятным. Табуирование направления движения было связано и с временными циклами: так, для лиц, достигших 16 лет, был “закрыт” северо-запад. Запреты на движение по определенным направлениям, которые, по поверьям, устанавливали небесные боги (запреты исходили от синтоистской религии, а не от буддийской, хотя буддисты также соблюдали “дни удаления от скверны” (моноими-но хи), табу на стороны света), оказывали, как можно судить по произведениям хэйанской литературы, большое воздействие на жизнь аристократии[60].
В координатах протяженного времени и ограниченного пространства решались или, скорее, ставились важнейшие вопросы существования — передачи власти и наследования, смерти, рождения, возвышения и падения, радости и горя, реже — любви. Автор жизнеописаний имел перед собой в качестве образца повествования эпохи Хэйан — блистательные произведения Гэндзи моногатари, Макура-но со:си и другие, а кроме того — что очень важно — он черпал из собственных и чужих воспоминаний о “золотом веке”.
Для прозы эпохи Хэйан характерно сложное непространственное понятие ё, “мир”, или вага ё, “наш мир”; оно означало и Японию, и, как указывает В.Н. Горегляд, наш “бренный мир... мирские желания, обычаи, эпоху, промежуток времени, жизнь в настоящем рождении, изменчивую судьбу человека... Он принадлежит больше сфере времени, чем пространства, но вместе с тем служит для сцепления пространства со временем, настоящего с прошлым”[61]. Первоначально, отмечает В.Н. Горегляд, ё было у буддистов названием трех миров: настоящего, прошедшего и будущего, затем ё стал обозначением настоящего времени, полного желаний, страданий, непостоянства. Это ненадежное, непостоянное, скоропреходящее окружение человека. Темпы изменения такого мира тем выше, чем более мелкий элемент его принимается к рассмотрению; чаще всего в форме “этот мир” (коно ё), бренный, зыбкий мир, и трактуется он как следствие прошлого и причина будущего мира.
Искусство. Боги
Частная жизнь, события во дворце, женских покоях, монастырях, мелочи жизни были переплетены с разнообразными искусствами. Быт в жизнеописаниях стоит рядом и соизмерим с искусством. В биографии Санэёри, например, представлены два рода искусства, наиболее важные в эпоху Хэйан: каллиграфия и поэзия. Трансцендентная природа искусства подчеркивается в истории с мастером каллиграфии тем, что само божество возжелало иметь в своем доме надпись, сделанную рукой искусного Сукэмаса, внука Санэёри.
С темой всесильности искусства связана тема взаимопроникновения двух миров, реального и потустороннего, повседневного и высшего. В жизнеописаниях вообще и в биографии министра Санэёри ощущается, как тонка мембрана между этими двумя мирами, причем сновидениям придается значение тоннелей, ведущих из одного мира в другой. Напомним, что в мифологии синтоизма нет четкой разграничительной линии между человеческим, сверхчеловеческим и божественным. Старец из Мисима, пожелавший иметь красивую каллиграфическую надпись в своем храме, — образ трогательный и земной, его странное желание придает ему человечность. Беседа, которую ведут во сне божество и помощник наместника Сукэмаса, происходит как бы в пограничной полосе между этим и тем миром. Дед Сукэмаса Санэёри почтительно относится к духам, и перед священными криптомериями известного синтоистского святилища Инари не появляется на веранде дома в домашнем виде с непокрытой головой. Соседство божества ощущается им весьма остро.
Мировоззрение японцев составляло сложный политеистический конгломерат, содержащий элементы шаманизма, анимизма, культа предков, в основе его — синтоистский пантеизм, многочисленные боги (ками), населяющие воды, землю, горы. Природа представлялась японцу одушевленной, одухотворенной, боги существовали по соседству, их присутствие легко угадывалось. Синтоистские представления о мире не противоречили буддийским, народная мифология, верования, обычаи вторгались в самую суть буддийского учения. Создавалось синтоистско-буддийское единство, проявившееся в создании секты Сингон (буквально “истинное слово”). “Учение сингон-буддизма включало многие элементы местных религий континентальных народов и на японской почве быстрее, чем учения других буддийских сект, стало приспосабливаться к синтоистским верованиям. Боги и злые духи других религий, включенные в пантеон Сингон, объявлялись эманациями Дайнити [будды Великое Солнце, или Великий Светильник. — Е.Д.], причем за каждым из таких богов или духов закреплялись особенные функции, трактовавшиеся как аспекты проявления космического будды”[62]. Среди общебуддийских концепций наиболее значимыми были идея кармы и эфемерности всего сущего (мудзё:).
60
Об этом подробно писал Айвен Моррис в книге: The World of the Shining Prince... P. 137-139.