— Что произошло? Кто нанес тебе этот порез? — спрашивал отец, пока врач дезинфицировал порез, и я старалась терпеть и не ойкать, чтобы не сводить маму с ума еще больше.
— Никто. Я упала на стекло.
И встретилась с горящим взглядом Сальваторе. Он стиснул челюсти так, что я увидела играющие на скулах желваки.
— Такое ровное стекло, что вспороло тебе плечо до кости?
— Не знаю. Я его не рассматривала.
— Надо отвезти ее в больницу и зашить рану. — сказал доктор. — Но там начнут задавать лишние вопросы, притащат полицейских. А здесь у меня нет с собой анестезии. И шить придется наживую. Так что решать вам — или больница, или здесь.
— Не надо полицейских, — вскрикнула я и подскочила на постели. Они могут узнать, что это сделал Сальва, и посадят его в тюрьму. Наивная… я еще не знала, что даже если бы он убил меня, никто б его не посадил. Таким, как Мартелли, можно все. Мама тут же аккуратно положила меня обратно на подушки.
— Тише, милая. Не надо переживать. Мы просто поедем, чтоб тебе зашили рану и дали обезболивающего.
— Мне не больно. Зашивайте здесь. Я потерплю!
Отец бросил взгляд на Альфонсо. Тот стоял, как изваяние, с такими же сжатыми челюстями, как и у Сальвы. На старшего сына не смотрел. Он вообще никуда не смотрел и от этого казался еще ужаснее.
— Зашивайте здесь.
— Дайте ей вина или снотворного. Будет в задурманенном состоянии, и спокойно зашьем.
Когда меня зашивали, я чувствовала головокружение и покалывание во всем теле. Боль была где-то вдалеке, но моментами приближалась и вспарывала мне нервы. А я сильно раскрывала глаза и стонала. Чувствовала руки мамы, как они гладят мне голову, как ласкают и убаюкивают.
— Еще немного… совсем чуть-чуть, моя малышка. Скажи мне… кто это сделал?
— Я сама…, — едва произнося слова и теряя ее лицо в пьяном тумане.
— Неправда… Это кто-то из детей Альфонсо? Не бойся. Мы сумеем тебя защитить. Скажи маме… скажи мне. Их надо наказать!
— Нет! Я сама! Я же сказала!
— Хорошо…хорошо. Ты только не нервничай.
Врач закончил зашивать, меня накрыли белоснежным, хрустящим одеялом и оставили одну. Посетителей ко мне не пустили. Я лежала в темноте, пока там внизу шумели гости, звенели бокалы. Рука ныла и саднила… И я постоянно видела перед глазами лицо Сальваторе с этим удивленным взглядом, когда лезвие вспороло мне кожу. Он смотрел на меня с таким неподдельным ужасом, с такой болью и сожалением.
А потом стало грустно и даже обидно. Они там все веселятся, играют в свои дурацкие игры, а я здесь одна валяюсь. И он… наверное, со своей мымрой белой сидит в обнимочку. Хотела отвернуться к стене, дернула пораненной рукой, и от боли с обидой слезы на глаза навернулись… а где-то вдалеке застонала гитарная струна. Один аккорд, потом другой. За самым окном. Открыла один глаз, потом другой. Уставилась в темноту.
Красиво плачет гитара. Переливисто, нежно. Никогда эту мелодию не слышала… Дышать становилось все сложнее. Как будто там, под кожей мое сердце начало сходить с ума и биться, как ненормальное. Вскочила с кровати и к окну бросилась, прижалась лицом… А он на ветке акации сидит и брынчит по струнам, поглядывая на мое окно. Сумасшедший, он же может упасть. На меня поглядывает, у грифа зажимает струны, трясет в такт головой. И я стою, распластав по стеклу ладонь. Заворожено слушаю музыку… которую он играет для меня. Вернулась в постель, положила голову на подушку и уснула. Сквозь сон мне казалось, я продолжаю слышать, как он поет мне….
Меня разбудил шум внизу. Превозмогая боль, я выбралась из постели, чтобы посмотреть в окно, и чуть не заорала от ужаса.
Сальву пороли. Привязали к дереву, и сам дон Альфонсо наносил удары по голой спине своего сына. Поднимал руку и опускал длинный хлыст на тут же вздувающуюся кожу. Никто из родственников и гостей и слова не сказали, они стояли там внизу и смотрели. Я забыла о своем плече. Я больше его не чувствовала. Выскочила на улицу босиком, но подбежать к хозяину белоснежного дома и вцепиться ему в руку не дал отец, он перехватил меня и придавил к себе.
— Отпусти, — зашипела я, но он и не подумал разжать руки. — Это жестоко! Это ненормально! Останови его!
— Нет! Он отец, и только он решает, как наказать своего сына! А ты, — он посмотрел на меня прищурившись и просверливая во мне дырку, — ты там была, да?
— Где?
— Видела, как Сальва избил Джино? Как сломал ему все пальцы?
Боже! Когда он успел ему еще и пальцы сломать?
— Нет! Я ничего не видела!
— Лжешь! Видела! Это Сальва тебя ножом полоснул!