После поражения Зиновьева зимой 1925–1926 годов оппозиция Зиновьева и оппозиция Троцкого объединились, но это не пошло им на пользу. Обе группы помнили те оскорбления, которые получали от бывших противников, и ни у одного из лидеров не было реальной базы. Зиновьев потерял работу в Ленинграде в начале 1926 года, а полгода спустя его исключили из Политбюро под тем предлогом, что его сторонник организовал незаконное подпольное собрание. Каменева также исключили из Политбюро и отправили возглавлять Институт Ленина. Троцкий, которого в январе 1925 года вынудили уйти с поста наркома обороны, с тех пор занимал сравнительно мелкие посты по экономическому ведомству. До октября 1926 года он оставался членом Политбюро, но через пару месяцев после Зиновьева исключили и его (как объяснял Сталин Молотову, их лучше вышвырнуть по отдельности)[73].
Бухарин однажды сказал, что в обращении с врагами Сталин был мастером «дозирования». Он имел в виду, что Сталин уничтожал их шаг за шагом, вместо того чтобы сокрушить одним ударом. Относительно членов Политбюро первым шагом было перестать приглашать их на собрания, где решались серьезные вопросы. Впервые эта тактика была применена в 1924–1925 годах против Троцкого. Тогда возникла так называемая «семерка», куда входили все члены Политбюро, кроме него, которая регулярно встречалась каждый вторник. Молотов, с его сознанием дисциплинированного чиновника, полагал, что это временная мера, но Сталин понимал силу исключения и думал иначе: семерка, пятерка, восьмерка или любое другое магическое число, которое существовало в то или иное время, была группой с переменным составом, она была близка по составу к Политбюро, но не идентична ему, и такая группа продолжала регулярно встречаться весь период сталинского правления. Следующим шагом было формальное исключение из Политбюро, затем из Центрального комитета и, наконец, из партии. (Это считалось максимально суровым наказанием до конца 1920-x годов, когда все стало значительно жестче.) Без сомнения, этот последовательный подход был результатом осторожности Сталина: команда, в конце концов, могла воспротивиться исключению, как это иногда случалось, или мог обнаружиться какой-либо недостаток плана. Но в то же время он имел оттенок садизма: побежденный долго оставался в подвешенном состоянии, умоляя о помиловании и восстановлении. Молотов и другие, более прямолинейные бойцы фракций, вероятно, давно бы выгнали Троцкого из Политбюро, но тактика Сталина заключалась в том, чтобы продолжать изолировать его и других оппозиционеров до тех пор, пока они не станут полными изгоями, если не потерпят крах.
Дозированный подход был нацелен на то, чтобы взять на борт команду Сталина и потопить жертв. Не все члены команды были так же увлечены изгнанием старых товарищей, как Сталин и Молотов; например, после удара по Калинину в 1930 году они могли решить, что с них довольно. Перед этим, когда Сталин хотел убрать Зиновьева и Троцкого из ЦК, он свалил эту работу на Молотова, а сам уехал в отпуск. Как сообщил Молотов, Каганович и Киров были полностью за, но Калинин, Орджоникидзе и Рудзутак были ненадежны, а Микоян уклонялся от решения, избегая встреч. Сталин выказал удивительно невозмутимое отношение к колебаниям Рудзутака и Микояна, но был раздражен отсутствием активной поддержки Орджоникидзе («Где был Серго… Почему он скрывался? Позор!»). Когда выяснилось, что Ворошилов тоже колебался, Молотов сказал Сталину, что ему нужно пораньше вернуться из отпуска и подавить начавшееся восстание. Сталин согласился сделать это, но добавил, что он не слишком беспокоится об этих колеблющихся по причинам, которые «объясню, когда приеду». Увы, мы не знаем, каковы были эти причины, но звучит так, как будто он думал, что у него есть некоторые рычаги – возможно, скрытый шантаж по поводу прошлых грехов, – чтобы вернуть заблудших членов команды[74].
К 1926 году относительная вежливость в публичном общении между оппозиционерами и большинством ЦК, характерная для более ранних лет, давно исчезла. На партийных съездах над оппозиционерами теперь безжалостно насмехались. Даже на заседаниях ЦК Троцкий говорил, что его постоянно прерывают свистом, криками, угрозами и ругательствами; это напомнило ему о бурных днях в Петрограде между Февральской и Октябрьской революциями[75]. В Политбюро конфронтация тоже обострилась. Троцкий не стеснялся выражать свое мнение и переходить на личности, в мае он и Молотов сорвались на крик, разъяренный Молотов назвал его «инсинуатором по природе» – странное, книжное слово, используя которое, Молотов, возможно, хотел показать Троцкому, что он тоже был образованным человеком[76]. В 1926 и 1927 годах на заседаниях Политбюро было еще больше озлобления. Ворошилов сказал Зиновьеву, что не доверил бы ему ни копейки. Троцкий издевался над якобы ограниченными интеллектуальными способностями Рудзутака, которые, как он самодовольно добавил, высмеивал даже Сталин, что побудило разъяренного Рудзутака сказать Троцкому: «Вы специализировались в клевете на лиц»[77].