Валерьян КИСЛИК
О КРАСНОАРМЕЙЦЕ НАУМЕ КИСЛИКЕ, ЕГО ДРУЗЬЯХ И НЕ ТОЛЬКО...
...и памятью ведет
вот этот след ребячий
под кровлю, где жильцов
давно простыл и след.
Наум КИСЛИК
Почему о красноармейце? Ведь он всю жизнь писал стихи. Да, но первое стихотворение было опубликовано в какой-то фронтовой газете и подписано: «Красноармеец Н. Кислик». Вот как об этом писал поэт: «Однако N, писатель и майор, которому мой случай был не внове, перелистав изделие мое, достал листок и дал команду: «В номер!»
В каком-то смысле красноармейцем Наум Кислик остался навсегда.
Однако самое первое стихотворение, которое я услыхал от него, было сочинено вот при каких обстоятельствах. Как-то родители ушли в гости и оставили нас одних. Я уже собрался заплакать без видимой причины, и тогда Наум стал сочинять мне стихи. Интересно, что мне было около четырех лет, но я кое-что запомнил на всю жизнь. Ведь он эти стихи сочинил и больше никогда не повторял. «Гулял в саду, нашел дуду и опустил ее в воду. Плывет, плывет в воде дуда, в дуду набралася вода.» Это было бесконечно длинное стихотворение и оканчивалось так: «И чтоб штаны не потерять, он стал руками их держать». Не знаю, как в смысле поэзии, но плакать мне расхотелось.
Наум хотел, скорее всего, стать художником. Помню, к какому-то юбилею А. С. Пушкина он нарисовал в углу ватманского листа школьной газеты в виньетке тушью портрет А. С. Пушкина в профиль. Потом, уже в эвакуации, цветными карандашами нарисовал с фотографии портрет В. В. Маяковского. Кстати, поэзию Маяковского любил с детских лет. Более того, рисунки Наума печатал даже московский журнал «Юный художник».
Порой бывают такие воспоминания, которые не относятся к творчеству, а каким-то образом просто характеризуют человека, и они тоже бесценны. И хотя курить Наум начал еще до школы, поведением характеризовался примерным, учился на отлично и в каждом классе получал похвальную грамоту. Читать начал еще до школы. Бегал с друзьями по дворам, играл в игры, больше всего любил волейбол. Посреди соседнего просторного двора была вытоптана площадка для волейбола. Между столбов натянуто то, что некогда называлось волейбольной сеткой: пара веревок вдоль и несколько поперек. Всегда назначался судья, который должен был определить, прошел мяч через сетку или над ней.
Мы жили в Витебске на улице Дзержинского, на первом этаже двухэтажного дома. Квартира была большая: кухня с большой печкой, проходная комната, где жил часовой мастер Фишкин с женой, и две наши — в одной из комнат была наша с братом спальня. Окна из комнаты Фишкина и гостиной выходили во двор, но были несколько ниже уровня земли, поэтому, чтобы войти в квартиру, нужно было спуститься на две-три ступеньки. Окно из спальни выходило в другой двор, где был мой детский сад. Это окно находилось уже над землей, так что в дождливую погоду мама открывала его, я выпрыгивал и бежал в детский сад кратчайшим путем.
В 1925 году мама уехала в Москву к своему старшему брату, где вскоре родился Наум. Зарегистрировав сына, родители вернулись в Витебск. Когда появился я (это случилось 1 апреля, но через 10 лет), Наум сидел на заборе и не поверил, что у него родился брат, считал, что его обманывают.
За три месяца до начала войны отца взяли на военные сборы, где он и встретил войну на границе с Польшей. Хорошо помню, как он еще в период сборов приехал домой в военной форме и с револьвером. Освобожденный от патронов револьвер я с трудом затащил на подоконник и показывал соседским ребятам.
Когда Витебск уже подвергался обстрелам и бомбежке, мама забрала нас с Наумом к своей маме, которая жила в другом районе города. Однажды ночью раздался стук в дверь и в комнату ввалился в плащ-палатке отец. Он рассказал, что чудом спасся из окружения, благодаря тому, что умел водить машину. Он остановил попутку и погрузил туда раненых. Шофер сказал, что забежит в магазин за продуктами (магазины уже были брошены). Отец долго ждал и пошел в пустой, как оказалось, магазин. Водитель, думаю, сбежал.
Отец пробыл у нас какие-нибудь минуты и на прощанье сказал:
— Уезжайте куда только можете, чтобы духу вашего здесь не было.
Наум был типичным советским ребенком: радовался успехам индустриализации, победам в освоении Севера, гордился за свою страну. Когда Испания боролась против фашистов, он, как и многие мальчишки его возраста, готов был встать «на самом опасном, на самом главном участке сраженья». Так писал поэт уже в 1950 году в стихотворении «Идут герильерос». «В ударные роты интербригады давно записалось мое поколенье».
Внутренний мир поэта лучше всего раскрывают его произведения. Приведу строки из стихотворения, написанного молодым Наумом.
В житейское море я вышел давно,
и годы бегут к тридцати,
а сердце
все тем же волненьем полно,
как в самом начале пути.
Я много ходил,
сухопутьем пыля,
от синих морей в стороне,
но часто
воскликнуть по-детски:
— Земля! —
хотелось неистово мне.
Я верю,
что каждому в жизни дано
нехоженой тропкой пройти,
и пусть хоть немного,
хоть что-то одно
упрямо искать
и найти.
Пусть только
высокая
ясная цель
маячной звездою горит,
ведь столько еще
неоткрытых земель
в том мире,
что нами открыт!
Покуда сердце
на все тормоза
не станет в положенный срок,
пусть ветер, и ливень, и солнце в глаза,
и версты,
и версты дорог.
Это стихотворение стало для меня как бы научным кредо, хоть что-то одно искать и найти.
По чистой случайности последним эшелоном мы бежали из Витебска. Состав тянулся по открытому месту, а далеко над лесом кружили самолеты. Люди напряженно всматривались в небо то с одной, то с другой стороны вагона. Потом были слышны взрывы, и даже, говорили, снаряд попал в последний вагон поезда.
В Орше мы сидели на перроне: мама на каких-то вещах, я у нее на руках. Была тихая ночь. И вдруг земля содрогнулась, и в небо взметнулся фонтан огня: снаряд попал в складское помещение за железнодорожными путями.
В конце концов мы оказались в Набережных Челнах. Подселили нас к одной татарке. Жили мы на горе, где находились конный двор, детский сад, столовая и жили работники элеватора. Маму взяли на работу, меня определили в детский сад, а Наум пошел учиться в школу. Гора, где мы жили, отделялась от города притоком Камы — Челнынкой, через которую была паромная переправа. С одного берега до другого был протянут металлический прут, и с помощью деревянного приспособления и ручных усилий плот передвигался.
С нами жила родная мамина сестра (жена младшего брата моего отца) с дочкой. В тяжелейших боях у д. Ярцево под Москвой младший брат отца погиб смертью храбрых (так было написано в похоронке). Он был пулеметчиком. Вскоре после этого Наум, который учился в 10-м классе и которому еще не исполнилось восемнадцати, ушел добровольцем на фронт.
Средняя школа —
направо,
прямо —
военкомат.
Здорово держится мама,
хлюпает маленький брат.
Он уходил зимой. Мы с мамой стояли на высоком берегу Камы и смотрели сверху, как через замерзшую и покрытую снегом Каму по протоптанной дорожке передвигалась цепочка черных точек с заплечными мешками.
Наум попал в Сарапульское пулеметное училище. Их выпуску не дали окончить училище и отправили на фронт. Где-то на Курской дуге Наум получил тяжелейшее ранение в голову. О том, что случилось, потом рассказано в стихотворении «Письмо от Ивана Русакова».
А случай в том,
что был я просто ранен,
но кем-то
в скорбный список
занесен.
И в тыл помчался
треугольник Ванин,
покуда я
смотрел нездешний сон.
Иван писал,
что пал я, как герой.
А я ни мертвым,
ни героем не был.