Как сказал когда-то Наум:
Нас Бог
по-разному отметил,
и черт по-разному кружил,
и всяк по-своему в ответе
за то,
как он
на свете жил.
Не исключен и нагоняй —
подобный факт предвидеть надо.
А что положена награда,
пусть в это верит
негодяй.
Но мудрецы и простаки
равно
не ждут себе медали
ни за высокие печали,
ни за веселые грехи.
Можно только пожалеть, что Василь Быков поздно переехал в Минск. И хотя заочно они с Наумом познакомились сравнительно давно, но для дружбы нужно было частое общение. Валентин Тарас очень подробно рассказал, как случилось его первое знакомство с В. Быковым, в главе «Дарога да Васіля» в книге «На выспе ўспамінаў».
В. Тарас работал тогда в газете «Звязда», а Наум в отделе поэзии и прозы в газете «Літаратура і мастацтва». Узнав, что Тарас едет в Гродно, обрадовавшись, сказал: «Цудоўна! Абавязкова зайдзі ў “Гродзенскую праўду”, перадасі ад мяне прывітанне аднаму чалавеку».
І распавёў, што на мінулым тыдні ў «ЛіМ» паступіла па пошце апавяданне журналіста з «Гродзенскай праўды», нейкага Васіля Быкава — рэч выдатная! Якіх-небудзь сем старонак на машынцы, уражанне, нібы прачытаў аповесць, такі ёмісты змест. Ён, Навум, такога не сустракаў. Яшчэ ён сказаў, што напісаў аўтару ліст, паведаміў, што рыхтуе апавяданне да друку і будзе прапанаваць яго ў адзін з бліжэйшых нумароў «ЛіМа». Але я ўсё роўна абавязкова павінен зайсці ў «Гродзенскую праўду». «Пазнаёмішся, паглядзіш, што за ён. Мне здаецца, што свой, блізкі нам чалавек» («На выспе ўспамінаў». Беларускі кнігазбор. Мн., 2004).
Мне хорошо запомнилась первая встреча и знакомство с Быковым. Как-то мы вместе с Олегом Сурским, Валентином Тарасом и Наумом плыл по Неману от Березовки до Гродно. Путешествие само по себе было незабываемым — лето стояло необыкновенно теплое. Когда мы, наконец, приплыли в Гродно, Наум с Олегом отправились в город, а мы с Валентином остались в лагере на берегу. Вернувшись, Наум сказал: «Василь, оказывается, уехал, но я объяснил, где мы остановились». Я-то не знал, о ком идет речь. И понял только потом. На следующий день, когда тени от деревьев на берегу потянулись к воде, появился Василь Быков. Первое впечатление от Василя было, что он чем-то взволнован и озабочен.
Когда мы уже сидели там же на берегу за импровизированным столом, Василь, обычно молчаливый, в основном отвечал на вопросы, которые ему задавали все присутствующие. Уже тогда партийная цензура и стражи «социалистической собственности» начали травить молодого писателя, который в первых же произведениях заявил о своей позиции — позиции непричесанной правды.
Здесь же, на берегу, Василь Владимирович рассказал, что получает огромное количество ругательных писем от старых партизан и генералов, которые обвиняют его... С другой стороны, много писем в поддержку он получает, в частности, от служителей церкви, которые тоже угадали талант писателя и хотели бы обратить его в веру.
Так он просидел у нас на берегу весь вечер, и даже когда сам не говорил, озабоченно оглядывался на окружающие кусты, подозревая, что за ними может скрываться «двуногий жучок». Я говорю об этом, чтобы ясно стало, в какой атмосфере мужал талант писателя, постоянная затравленность и ощущение того, что за тобой следят, за каждым твоим шагом и вздохом. Однажды, когда В. Быков был у Наума, имел место такой эпизод, с этим связанный и подробно рассказанный В. Тарасом в его книге. Василь выглянул в окно и спросил у Наума, что это за белая «Волга» с антенной стоит против окон на другой стороне улицы. «Нас слухаюць», — сказал Василь.
В своей книге в главе «Дарога да Васіля» Валентин Тарас много говорит о Василе Быкове и Науме Кислике. И, естественно, останавливается на трагической для Наума теме, возникшей с перестройкой. «Пераскокваю праз дзесяцігоддзе з вялікім гакам — у тыя часы, калі не было той нашай “кіслікаўскай” кампаніі. Дакладней, той, якой яна праіснавала да перабудовы, да найноўшага этапу гісторыі нашай краіны, калі мы апынуліся перад выбарам: з кім мы? З новай Беларуссю, з адраджэнскім рухам, які з моманту свайго ўзнікнення напрыканцы 80-х атаясаміўся з постацямі Зянона Пазняка і Васіля Быкава, ці супраць іх? Для некаторых з нас выбар аказаўся балючым, драматычным, перад усім для Навума. Калі разваліўся Савецкі Саюз, Навум успрыняў гэта як страту Радзімы, пра што сказаў у адным з апошніх сваіх вершаў:
Земля и родина…
А если
вдруг — ни того и ни другого,
зачем ты приколдован к бездне,
к пустому воздуху прикован?
Смирись, что корни анемичны,
признай, что ветви сухоруки…
Но есть могилы, а не мифы,
и горе говорит по-русски.
На сломе времени, на склоне
судьбы
и поквитаться нечем,
и отмолчаться нечем,
кроме
текущей в жилах русской речи.
Я бы сказал, что он еще раньше понял, что фактически потерял друзей, что язык, который их объединял (он ведь много переводил произведений из белорусской поэзии и прозы для русской литературы), их и разъединил.
Друзья были единственной радостью в его одинокой жизни.
Закончилось второе тысячелетие с его кровопролитной войной и трагической историей создания, почти векового существования и распада первого в мире социалистического государства. Настало новое время, в котором Наум Кислик не видел себя, да и возраст был немалый. Наступило время, когда все можно купить — от полета в космос до куска государственной границы. Люди расстались с последними иллюзиями и идеалами последнего столетия. Все больше становится наемников и все меньше добровольцев.
И самая последняя цитата из А. А. Дракохруста. «29-го (декабря. — В. К.) похоронили Наума. “Госпиталя, госпиталя — обетованная Земля...” Это он написал после тяжелого ранения, когда был еще совсем молодым. Вот и умер в госпитале. Умер, как сам предсказал в стихах, “по истеченьи крови всей”. Стихи, к сожалению, сбываются. Кровь хлынула горлом.
Трагически одинокая жизнь. Был горд и раним и никого не пускал к себе в душу. Наверно, потому и довел себя до состояния, когда уже не только лечить, но и оперировать было невозможно. Его смерть для меня — как осколок в сердце.
Трудный, неуступчивый характер, мудрец, глубоко страдавший, по-видимому, от неполноты своей жизни. Яростный полемист, убежденный и не терпящий малейших возражений. Но прежде всего — поэт. Крупный талант. И в Москве не потерялся бы, о, нет!
Зря мы порой обижались на Наума. У него в последние годы была тяжелейшая депрессия, близкая, судя по всему, к депрессии Слуцкого. Печально, но мы, друзья, оказались бессильны в борьбе с нею. Когда вот так вплотную соприкасаешься со смертью близкого, почти родного человека, виднее тщета наших усилий, наша вседневная суета. Нас держит на плаву и заставляет что-то делать сила инерции. Пожалуй, одна она.
Наума проглотила яма крематория. Остался пепел. Может, душа жива? Кто знает?
...А на помощь в холодную полночь
только юность свою позовешь.
Это он написал очень давно. Не исключаю, что в реанимации позвал. Но было уже поздно.
И вот оно — сбывшееся пророчество:
...Лишь одна тебе будет отрада,
то, что сам ты по строчкам сложил,
будто жизнь свою прожил, как надо,
а теперь умираешь, как жил.
Я благодарен Богу, что он подарил мне такого брата и его друзей. Они научили меня многому.