— А где хор? — спросила, оглядываясь, Кики.
— Под водой. Он вынырнет попозже, как… — Говард изобразил человека, всплывающего из морских глубин во всем своем великолепии. — Есть Моцарт на льду, а это Моцарт в пруду. Так меньше несчастных случаев.
Кики тихонько рассмеялась, но внезапно ее лицо изменилось, и она сжала запястье мужа.
— Ох, Говард, — сказала она, настороженно глядя в глубь парка. — Есть две новости, хорошая и плохая.
— А? — откликнулся Говард, обернулся и увидел, что обе новости идут к нему по лужайке и машут рукой: Эрскайн Джиджиди и Джек Френч, декан гуманитарного факультета. Джек Френч, в типичных для Новой Англии широких штанах, перебирал своими длинными ногами плейбоя. Сколько же ему лет? Говард вечно терялся в догадках. Джеку Френчу с равным успехом могло быть и пятьдесят два, и семьдесят девять. Спросить его прямо было нельзя, а значит, нельзя было узнать наверное. Он походил на звезду экрана, граненая геометрия его лица напоминала картины Уиндхема Льюиса{6}. Лирические, слегка удивленные брови Джека норовили сложиться в пирамиду, а кожа была темная, тысячелетняя, словно его извлекли из торфяного болота по прошествии долгих веков. Седые шелковистые волосы, редкие, но покрывающие череп целиком, отметали подозрения Говарда, что декан стар, как баобаб, и были явно пострижены так же, как в молодости, когда, стоя на носу лодки и прикрывая ладонью глаза, двадцатидвухлетний Джек вглядывался в берег Нантакета{7} и гадал, не Долли ли стоит там на пирсе к нему лицом, держа два стакана виски с содовой. Эрскайн был полной противоположностью: отполированная, без единого волоска макушка и волшебные родинки, наполнявшие Говарда неизъяснимым весельем. На сей раз Эрскайн был в костюме - тройке невозможно желтого цвета, и каждая клетка его свободолюбивого тела противилась всем трем составляющим этого наряда. На миниатюрных ногах красовались остроносые туфли на кубинском каблуке. В целом он производил впечатление быка, делающего первые па перед боем. Когда парочка еще была метрах в десяти, Говард мог быстро и незаметно поменяться местами с Кики, чтобы Эрскайн естественным образом повернул к нему, а Джек пошел своей дорогой. Так он и поступил, но, к сожалению, Джек не понимал, что значит диалог, он всегда обращался к людям. Точнее даже не к людям, а к пустоте между людьми.
— Так, все Белси в сборе, — очень медленно проговорил Джек, и каждый Белси спросил себя, на кого же из них он все-таки смотрит. — Но одного, кажется, не хватает. Все Белси, кроме одного.
— Нет младшего, Леви, он потерялся. Отстал. Если честно, ему ужасно хотелось отстать, — небрежно сказала Кики и засмеялась. Засмеялись и Зора, и Джером, и Говард с Эрскайном, и наконец, в самую последнюю очередь, раздался бесконечно медленный смех Джека Френча.
— Мои дети… — начал Джек.
— Да? — откликнулся Говард.
— …потратили массу времени…
— Угу, — подбадривал Говард.
— … стараясь…
— Ха-ха, — сказал Говард. — Ну что ж.
— …потерять меня из виду в общественных местах, — закончил Джек.
— Да, — сказал измученный Говард. — Они такие.
— Мы анафема для наших детей, — весело подтвердил Эрскайн своим скачущим голосом, то забирающим вверх, то скатывающимся вниз. — Нас любят только чужие дети. Например, твоим детям я нравлюсь гораздо больше, чем ты.
— Это точно. Моя воля, я бы к тебе переехал, — отозвался Джером и спровоцировал фирменный вопрос Эрскайна о хороших новостях, — даже мелких, вроде пробы нового сорта джина с тоником. При этом Эрскайн взял в ладони щеки Джерома и поцеловал его в лоб.
— Переезжай, заметано.
— И остальных прихвати. Нечего тут морковкой перед ослиной мордой размахивать, — сказал Говард, выходя вперед и дружески шлепая Эрскайна по спине. Затем он повернулся к Джеку Френчу и протянул ему руку, но тот разглядывал музыкантов и руки не заметил.
— Красиво, правда? — спросила Кики. — Мы так рады видеть вас обоих. А Мейзи с вами, Джек? А дети?
— Да, красиво, — подтвердил Джек и положил руки на свои худые бедра.
Зора уже не в первый раз толкнула отца локтем в ребра. Говард увидел, что она делает ему круглые глаза, кивая на Френча. Это было в духе Зоры: встретив какую - нибудь шишку, которую она целую неделю ругала на чем свет стоит, едва не хлопнуться перед этой шишкой в обморок.
— Джек, — закинул удочку Говард. — Вы ведь знаете Зору? Она уже на втором курсе.
— Неожиданное явление, — сказал, поворачиваясь к ним, Джек.
— Да, — согласился Говард.
— …в столь прозаическом и… — продолжил Джек.
— Хм, — сказал Говард.
— …официальном месте, — закончил декан и одарил Зору улыбкой.
— Мистер Френч, — сказала Зора и потрясла Джека за руку. — Я в восторге от предстоящей учебы. Расписание фантастическое. Я была в архиве — по четвергам я сижу в библиотеке, на кафедре славистики — и видела веллингтонские отчеты за последние пять лет. С тех пор как вы возглавили факультет, подбор преподавателей, лекторов и научных сотрудников становится все блистательнее — мы с моими друзьями с нетерпением ждем каждой лекции. И папа прекрасно читает историю искусств — у меня просто нет слов. В общем, получилась программа, которая действительно развивает тебя как личность. Я так рада, что колледж выходит на новый качественный уровень. Думаю, после удручающей борьбы за власть, которая чуть не сломила его дух во второй половине 1980-х, он движется в нужном, правильном направлении.
Говарду оставалось только гадать, что из этой дикой речи декан выцепил для обдумывания и ответа; не представлял он, и сколько времени займут эти процессы у Джека. На выручку снова пришла Кики.
— Дорогуша, давай не будем сейчас о делах. Это невежливо. Впереди еще целый семестр — успеется. Да, чуть не забыла — у нас же годовщина свадьбы через десять дней. Ничего особенного не намечается, просто пирушка с танцами: Марвин Гэй{8}, негритянская кухня — это очень вкусно.
Джек уточнил дату. Кики назвала. По лицу Джека прошла невольная, еле заметная дрожь, слишком знакомая Кики в последние годы.
— Ну, если это и впрямь годовщина… — сказал Джек, думая, что его никто не слышит.
— Да, а поскольку в районе 15-го всем страшно некогда в любое время, мы решили отпраздновать ее день в день и дать возможность людям встретиться, познакомиться перед началом семестра и так далее.
— Но вам-то, — сказал Джек, предвкушая конец своей фразы и сияя от удовольствия, — друг с другом знакомиться не придется. Сколько лет вы вместе, двадцать пять?
— Дорогой мой, — ответила Кики, кладя ему на плечо свою полную, в браслетах и кольцах руку, — если честно, целых тридцать.
Что-то мелькнуло в голосе Кики, когда она называла эту цифру.
— Как же говорят про такой брак? — вспоминал Джек. — То ли серебряный, то ли золотой…
— Железный, — сострил Говард, привлек к себе жену и чмокнул в щеку. Кики от души рассмеялась, звеня всей своей амуницией.
— Так вы придете? — спросила она.
— Это будет большая… — начал, сияя, Джек, но тут силой провидения включился громкоговоритель, и всех пригласили занять свои места.
«Реквием» Моцарта начинается с того, что ты идешь к огромной яме. Она за обрывом, который нельзя увидеть, пока не подойдешь к самому его краю. В этой яме твоя смерть. Ты не знаешь, как она выглядит, звучит или пахнет. Ты не знаешь, зло она или благо. Ты просто идешь навстречу. Твоя воля — кларнет, а шаги сопровождает скрипка. Чем ближе ты к обрыву, тем крепче уверенность, что впереди нечто ужасное. И в то же время там благословение и дар. Без этой ямы в конце твой долгий путь попросту не имел бы смысла. Но вот ты заглядываешь в пропасть, и тебя захлестывает волна нездешних звуков. За обрывом — мощный хор, похожий на тот, веллингтонский, где ты пела целых два месяца и где, кроме тебя, все были белые. Это и небесное воинство, и дьявольская рать. Это те, кто изменил тебя на земле: армия твоих любовников, твоя семья, твои враги, безымянная и безликая женщина, переспавшая с твоим мужем, мужчина, за которого ты думала выйти замуж, мужчина, за которого ты вышла. Хор тебя судит. Начинают мужчины, и суд их очень суров. Затем вступают женщины, но снисхождения никакого, спор лишь становится громче и яростней. Однако ты понимаешь: это спор. Приговор еще не вынесен. Надо же, какая острая борьба идет за твою жалкую душу. Да еще обезьяны с русалками водят друг вокруг друга хороводы и съезжают вниз по витым перилам во время Купе, в котором, согласно программке, ничего такого нет даже близко.