Среди крестьян было достаточное количество умных, талантливых. Одни творили эти произведения, создавали разнообразные игры, пляски и хороводы, другие изобретали и готовили соответствующий инструментарий. Этот кладезь мысли подробно исследован и описан в научной и художественной литературе.
На основе многолетних наблюдений был выработан устный календарь погоды, увязанный сначала с языческими, а затем с церковными праздниками. В соответствии с ним было ясно, когда работать, когда отдыхать. Склонные к размышлению придумывали и «расписывали» сценарии и ритуалы на все случаи жизни (именины, свадьбы, похороны, гостевание, гуляние, проводы в армию, воспитание детей, организацию семьи), обосновали смысл жизни человека в постоянной заботе об ее продлении. К думающим крестьянам остальные ходили советоваться, а активные проверяли на практике все придуманное.
При этом очень значителен вклад Церкви, в нашем случае Православной церкви, которая удачно приспособила свои обряды к деревенской жизни. И это не удивительно. Церковная философия близка крестьянской — конкретный разговор о жизни и смерти человека на земле, с учетом реальных качеств человека и его особенностей, с пониманием, что все люди разные по своим возможностям, судьбам и, главное, делам. И оценивать их надо не по цвету кожи и волос, не по принадлежности к какому-то классу или партии, а по их делам. Всеобщего счастья на земле не бывает. Нельзя одновременно быть счастливым вору и обворованному, трудящемуся и лентяю-паразиту, убийце и убиенному и т. п.
Каждому по делам суждено свое: кому в тюрьме, кому на свободе, кого в рай, кого в ад… И к управлению, к власти допускать, исходя из особенностей человека конкретного, а не по принадлежности лишь к какому-то классу или партии. А теперь коротко о том, что я знал и ведал по этому вопросу.
День рождения (именины) отмечались из-за бедности только у детей. Варили пшеничную кашу, густую, со сливочным маслом. После предшествующих полуголодных дней обычной жизни — пиршество. И какой-либо скромный подарок, обычно не игрушка, а из одежды что-то, то есть деловой.
Роды осуществлялись без роддома, в своих избах. И у нас, ребятишек не было вопросов, откуда мы появились. Хотя все церкви были порушены, но церковные обряды продолжались с помощью монахинь, оставшихся живыми, когда рушили монастыри. И крещение и отпевание.
Ритуал прощания с покойным был «прописан» до мелочей. Вскрытия умерших не проводилось, поэтому покойник под заунывное пение-чтение монахини лежал в избе не менее трех ночей (до запаха), который подтверждал, окончательно ли умер человек. Чтоб перебить запах разбрасывались хвойные ветки (Поэтому запах елки в квартире московской мне всегда напоминает покойнике).
Положив покойника в гроб, нельзя было его перекладывать, иначе в доме будет вскоре новый покойник. Так это или не так, мне суждено было проверить через много лет, при организации похорон умершей лаборантки кафедры. Так получилось, что гроб, выданный в магазине нам по справке из морга, оказался немного коротковат. Родственница покойной, как я не уговаривал ее об опасности, настояла на замене гроба. И что же: через месяц умирает мать покойной, еще через какое-то небольшое время — брат.
Выносить покойника надо из избы только вперед ногами. Крышку гроба надо нести впереди гроба. И т. д. и т. п. Все жители деревни обычно обязательно приходили проститься с покойным — от мала до велика, так что вся жизнь и смерть человека в деревне была на виду. Чтоб избавиться от страха, надо было подержаться за руку или ногу покойника. И действительно: потом становишься спокойным.
Помню, мы с другом Ванюркой, узнав о смерти Ивана Астафьевича, зимним еще темным утром пошли с ним проститься. Хотя он как сторож у пожарки не раз нас пяти-шестилетних охвастывал ивовой вичей — проходя мы не могли удержаться, чтобы не дернуть за веревку колокола, когда Иван Астафьевич дремал. Дом, в котором он жил, был хороший (бывший кулацкий), с высоким крыльцом, пятистенный, просторный, из нескольких комнат. Так вот, проходим мы через мост, открываем дверь в избу, в прихожей никого и ничего нет. Идем дальше, открываем дверь в следующую комнату, а там… гроб с покойным, еле освещенный свечкой, и никого нет (монахиня, читавшая всю ночь, вышла, по-видимому, отдохнуть). И тут нам обоим показалось, что покойник начал поднимать голову в нашу сторону… Мы пулей вылетели из избы через все двери и кубарем свалились с крыльца в снег, ни живы — ни мертвы от великого страха… Хорошо, что ограда у них наполовину без крыши — где мы оказались, уже было светло, да и на снегу мягче лежать после прыжка с крыльца… Боязливо оглянулись — вроде погони нет… И побежали рысцой домой.