А с другой стороны, не снизив с колхозов госпоставки, резко увеличили сельхозналог с каждого приусадебного крестьянского хозяйства, сделав его практически неподъемным. Примерно таким же «твердым заданием», как в свое время для «подкулачников».
По моей детской памяти приведу: 75 яиц с каждой курицы, 300 л молока базисной жирности 3,8 % с коровы (а летом, когда жирность молока из-за сочных кормов близка к 2,0 %). Такие же суровые нормы сдачи были по мясу, шерсти, шкурам животных и все за бесплатно! Кроме того, денежный налог за землю строго с учетом выращиваемых культур выплачивать деньгами. А где их взять? Для этого остатки продуктов надо было продать на базаре, а вырученные деньги опять же отдать государству. И обязательные ежегодные займы, но не трудоднями с заработка в колхозе, а снова деньгами. Надо было еще что-то продавать.
И в детское мое ухо вошло непонятное, но страшное слово «недоимка». Это когда за несвоевременно выплаченный налог начислялись дополнительные поборы, то есть были в ходу суровые санкции. В результате из «меню» колхозного крестьянина исчезли молоко, мясо и яйца. Вместо молока — обрат, вместо мяса — кости. А основой питания надолго стал картофельно-травяной хлеб. А колхозное зерно также уходило государству за бесценок.
Каждое утро я полуголодный мальчишка 7–9 лет носил на «молоканку» (молокоприемный пункт) ведро нашего молока, крутил вручную сепаратор (электричества у нас еще долго и потом не было — зачем оно крестьянам, разве они люди?), из которого сливки текли ненасытному государству, а какое-то количество обрата, то есть обезжиренного синюшного вонючего «молока» в строго установленной пропорции со сданным молоком «дарилось» мне.
[Работая после Тимирязевки управляющим отделения племзавода в Московской области, я вспомнил об обрате. В связи с также высоким планом сдачи молока государству не хватало молока для телят. Я решил заменить молоко обратом для больших уже телят. Но на следующий день телятница сказала:
Телята обрат не едят.
Да? — Я почесал затылок. — А мы на обрате выросли!].
Главным «властителем дум» в деревне стал сборщик налогов, так называемый «финагент». У нас это был дядя Петя — Татауров Петр Иванович. Единственный в деревне, кто ездил на никелированном велосипеде, сбоку у него висел кожаный планшет с бумагами, от которых зависела наша жизнь. Запишет он всех имеющихся кур, и яиц мы уже не сможем поесть даже в Пасху. Если запишет все количество зарезанных животных, то мы останемся без тулупов, сапог и другой одежды и обуви, так как все шкуры нужно было бесплатно сдавать государству. Но и за ним был постоянный контроль строжайший со стороны Райфо и его уполномоченных. О, это слово тогда было страшное!
Хлеб из колхоза в 1945–1948 гг. выкачивали практически весь. К оплате за труд доставалось только по 100 г на трудодень. [Помню в году 1949 г. что ли, — я уже подрос и даже два года уже имел трудовую книжку колхозника, — я один в котомке принес годовой заработок нашей семьи: отца, матери и меня].
И разразился в 1946-47 гг. голод. В комсоветской литературе он объяснен небывалой засухой. Но в действительности при рядовом сухом годе комсоветы применили испытанное уже дважды оружие против крестьянства — голодомор, выкачав без остатка хлеб из колхозных закромов. Им нужно было охладить вернувшихся с фронтов и насмотревшихся на богатое зарубежное житье мужиков, поставить их на советскую землю и напомнить еще раз: несмотря на военные заслуги, они — рабы.
Сопротивления никто не оказал. Да и кто окажет? Израненные телом и душой немногочисленные фронтовики (не более 30 из 120 призванных на фронт в нашей деревне)? Зачумленные вдовы с кричащими детишками? Старики и старухи, отдавшие все силы трудовому фронту, а теперь без убитых кормильцев доживающие последние дни? Да и некуда и нельзя куда-то податься! Паспорта нет. Грамоты нет. Пожаловаться некому. И пожалеть некому.
И последующие 1947, 1948 и 1949 гг. были ненамного лучше.
Пригодился и спас нас опыт полуголодной военной поры, предыдущих голодных комсоветских лет, да и всей российской крестьянской жизни.
Начиная с весны и до осени мы ели траву (песты, щавель, крапиву, дикий лук, который даже на базар носили продавать, и т. п.). Чтоб испечь какой — никакой хлеб с небольшим количеством муки, а большей частью отрубей, я помню весь июнь — июль собирал метелки щавеля, сдирая в котомку цветы и семена, потом головки цветущего клевера. Эту массу мама сушила и истирала в порошок. В этой смеси иногда оказывались неистертые жесткие остатки стеблей. И однажды такой остаток стебля в хлебе вонзился мне в горло. Пошла сильно кровь, больно, я побежал к фельдшеру, который смог вытащить этот стебель — занозу из горла.