Но самым важным событием для деревни была отмена сельхозналога в соответствии с решением сентябрьского Пленума ЦК КПСС. Деревня вздохнула. Уже можно как-то жить.
В колхозах же обстановка практически не изменилась. Стали жить за счет приусадебных участков, личных хозяйств (коровы, свиньи, овцы, куры). Не у дел оказался дядя Петя и уехал из деревни.
Да, колхозам дали право отпускать желающих уехать. Сначала очень мало, с большими хлопотами, но щелочка была открыта.
А у меня к этому времени счастливое детство и отрочество закончилось. В 1952 году заболела и через год умерла мама. (Сначала сердце, потом рак пищевода, долго мучилась, без уколов, только приговаривая: — Это бог меня наказал за грехи. Я не услышал от нее ни одного стона, остались одни кожа да кости. Мне давали справку, по которой я не ездил с классом в другие колхозы, а работал в своем колхозе).
В феврале 1954 г. брата Сергея, у которого я в Туже во время учебы в 8 и9 классах жил (в течение недели жил, а в субботу 25 км шел домой, возвращаясь по тем же 25 км в воскресенье обратно) отправили работать председателем одного из колхозов. Я доучивался в 9 классе, живя у одноклассника Зубарева Геннадия, без денег. Великая моя благодарность ему и его родителям.
Летом мы с отцом отколотили доски с окон своего дома и жили вместе. Я работал в колхозе уже как взрослый. На сенокосе мне дали 100 % на групповом собрании — равноценно с женщинами, правда. Мне было 16 лет. А в голове одна задача — как дальше. Мама мне все время говорила:
Лень, учись и будешь человеком, не как мы.
Хотела, уже больная, чтоб я пошел в техникум какой-нибудь после семилетки, которую я окончил с похвальной грамотой. Чтоб быстрее, пока родители живы, получить специальность. Но во мне сидела уже мысль — надо дальше учиться. Моего старшего брата Анатолия после окончания медтехникума послали на 3 года отрабатывать в Заполярье Якутии. Затем армия 3 года, а потом уже и семья. Все. На дальнейшей учебе его, способного к ней, был поставлен крест.
И вот остался один год до окончания десятилетки. Одна зима, как говорили раньше в деревне… Отец съездил в Москву к своему сыну, а моему брату Николаю, который уже несколько лет работал на стройке высотного дома в Зарядье. Приехав, отец с порога сказал:
Поезжай!
В конце июля 1954 г., оформив с помощью моего брата Михаила паспорт, попрощался я с деревенскими своими друзьями. Как сейчас помню, сидели мы на лугу, и они мечтательно приговаривали:
— В Москве-то ведь, эх, асфальт. (Асфальт мы видели только в кино).
…Защемило сердце, когда скрылась в пыльной дали деревня, до боли знакомые родные места… А что ждет меня на далекой чужбине…?
Присоединившись к уроженцу нашей ближайшей деревни Черное озеро, жившему уже в Москве, ехал с ним в Москву, первый раз увидя железную дорогу, большой город, метро и т. д. Он доставил меня к брату, жившему с женой Валентиной и с маленьким сыном Вовой в 8-метровой комнате коммунальной квартиры полуразрушенного дома в Зарядье, возле железного остова будущей гостиницы «Россия». Из окна комнаты была видна Спасская башня Кремля. Ух!..
Все. Продолжились мои «в людях» и «университеты», трудные, как и для всех, кто бежал тогда из деревни в город. А нас здесь никто не ждал, «лимиту», «дяревню».
Долго ходили мы с братом по кругу… до отчаяния. В школу не берут из-за отсутствия прописки, в милиции не прописывают — не числишься в школе. Только случайно директор небольшой школы № 399 в Серебряническом переулке (возле высотного здания на Котельнической набережной) Видишев… оказался фронтовиком, как мой брат, и на этой основе был найден общий язык. Но приняли меня в 10 класс с одним условием — если буду хорошо учиться (ведь из сельской школы, из глухомани я явился). Если плохо — снова в 9 класс. А это для меня было абсолютно неприемлемым. Нужно продержаться одну зиму!
Пришлось учиться лучше всех, напрягая все имеющиеся силы. Огромное спасибо всем учителям этой школы. Они относились ко мне очень хорошо. По-матерински тепло, но и строго, как и следует классной руководительнице, — Роза Исаевна Беленькая, преподававшая немецкий язык. (Из-за хорошей учебы неожиданно вышедшего из вятского далекого леса ученика у них было, по-моему, преувеличенное представление о моих способностях. И я потом долго носил в себе некоторое неудобство, что не оправдал, их ожидания). Даже по сочинениям стал получать пятерки. Правда «сочинял» своеобразно. В исторической библиотеке, расположенной недалеко от моего проживания, я писал по книгам сочинение, запоминал его со всеми запятыми и в классе выкладывал на бумагу. К весне стал ездить по институтам (Бауманский, Энергетический) как хорошо владевший математикой — мне учительница давала дополнительно книги уже по интегрированному и дифференциальному исчислению. И только тогда понял свою оплошность. В сельской школе мы «чертили» под руководством физрука только в тетрадях в клеточку. А в Москве все спокойно готовили чертежи довольно сложных деталей. Я испугался и стал переписывать с подсветкой изготовленные другими чертежи. Но оказалось, что первые 1–2 курса в технических вузах черчение — основной предмет, где «сыплются» студенты. Исправлять мне было уже поздно. Без стипендии я учиться не смогу. Что делать? В военный вуз, на гособеспечение. Мне стали оформлять направление в Высшее военно-морское училище, в Ленинграде. Но у меня была еще одна закавыка. Простуженные в детстве уши слышали наполовину. Говорить о своем физическом недостатке мне было стыдно. Что делать? Приеду на экзамены, не пройду комиссию. Потеряю время. Куда деваться опять. Шел по улице в глубокой задумчивости. Смотрю — поликлиника. Зашел к отоларингологу и попросил посмотреть, возьмут ли меня с такими ушами в военное училище? Он твердо сказал: