“Волшебный брак” (Метерлинк)! и — весь орган оплодотворения застрял, сам собою отвалился, как откушенный, остался в царице, гибель, смерть за любовь, то был безумный полет в небытие, а у людей не смерть наступает, а сон, после соития всякая тварь угнетена, пишет Стерн, справит мужик свое грязное мужское дело, отвалится, проваливается в объятие Морфея, тут же храпака задает, самодовольно, противно храпит противная скотина, оскорбляет нахальным храпом девичье сердце, сон, по представлениям древних, родной брат смерти; настиг, трахнул, умер, тьфу, барак желаний, радужная мечта и поговорка зэка: по.ть и умереть (глагольные, дурацкие, скучные рифмы, не уважаем такое, в лагерях поэты не ахти, даже прямо скажем, так себе, дрянь, а здорово воображают).
Итак, непорочное зачатие! Здесь, у нас, в нашем распрекрасном лагере. Это — наиболее несомненная истина в Каргопольлаге (вот почему Розанов с его культом чадородия был бы не прав, думается, он бы охотно признал свою неправоту), да! только так! здесь и теперь, в лагере и невозможное возможно! здесь чудеса плотным сплошняком идут! в лагере и не такое бывает, по одной версии ее беременность сама собой завершилась, ложной оказалась, сошла на нет, редуцировалась, все само благополучно рассосалось, отделалась легким испугом да насмешками подружек — не желают дуры верить, смешками прыскают, хи-хи да ха-ха! за бока держатся, пошло осьмое чудо смеха, так от души и беззаветно лишь в лагере смеются, челюсти до вывиха отклячивают, зашкаливаются. Ой, не могу! да неужто не подженилась, да как же так? Самый подлинный, настоящий факт, упрямый что ни на есть, отнюдь не фальшак, как некоторые готовы считать, сухая документальная констатация реальных вещей, саморазвивающийся, самовоплощающийся, зреющий плод, притом не по дням, а по часам, пузо, пузо растет, уже заметно, не ветром же занесло, не ветром же надуло? Ах, что ты! Ах, брось! Так-таки никаких вольностей? Да неужто так прямо и не обжимались? Их, знамо дело, завидущих подружек, нетрудно взять в толк, и если бы вы внимали этой непролазной, нескончаемой, бессмысленной чернухе, реагировали бы так же, подобающим образом, хихоньками и хахоньками.
Щеки Ирки рдеют стыдом, что-то вякает, как распоследняя дура, вообще-то она очень даже словоохотливый, открытый человек, простая душа, даже имеет постоянную потребность поделиться женским переживаниями, интимными впечатлениями, чересчур откровенный и болтливый человек, но тут вопреки своей натуры почему-то не может поведать, как все было на самом деле. А аист прилетал, от него так просто не отделаешься, тем паче в лагере, чудный мальчик на свет явился, не то что выкидыш, не то что эмбрион, все потому, что не хотела от недомерка Лепина, увы, не герой ее вечной, имманентной, огненной мечты, а случайная слабость, пустяковина, заразилась ненароком бешеным желанием мужика, от того случая лишь перегар в душе, да пошел ты! что я совсем дура?
Легкие роды. Нет, нет, Гришенька не вовсе скользким и бесформенным эмбрионом из нее вывалился, просто родился раньше времени, на седьмом месяце, так, с ложку чайную величиной, недоносок, мышь. Представляете, вообразите: выжил. А кто его отец? Лепин? Нет. Она оказывается сама в себе и отец и мать, партеногенез, девственное зарождение, непроницаемая тайна женского яйца, тайна жизни! мистический приблудок, так получается, может, о древе жизни нам не следует знать больше, чем отпущено, в паспорте — зловещий прочерк, точно!
Приезжали родители Ирки, забрали бессеменника, неведомо как и откуда взявшуюся зверюшку из лагеря. Версии, версии, и был, и нет, да почему нет, был, был! лагерный бессемянок, пусть то был результат колоссального недоразумения, экстремальных фокусов женского организма, но рос мальчик необыкновенной красоты, необыкновенных способностей, невероятно музыкален, прямо-таки как Моцарт, в 16 лет получил паспорт, заболело сердце от злого, жирного прочерка, постигнут его символический смысл, защемилась психика, отдало резкой болью в сердце: в грехе и аморалке зачала меня родимая матушка, без вины виноват! душит тоска зеленая, вязкая, но не долго мялся меланхолией Гришенька, чудный, славный очкарик, интенсивно работает фантазия, взбрело нечто в голову, идея, порыв к новой жизни, отчубучил, наладился, упрям, закусил удила, исчез из дому, озадорился, развил прыткость, рванул, как шальной, в Москву: ребенку нужен отец! не верит он ни в какой партеногенез и во всю эту чертову путаницу, ребенок имеет право иметь отца, это его святое право (права человека!), мать никаких натырок не давала, говорила, не распускай нюни, не бери в голову, никакой он тебе не отец, не грешила я с ним, постой, постой! погодь! но не могла вразумительно, толково объяснить, почему лагерный первенец так разительно похож на Лепина, густо и откровенно еврейский хрестоматийный облик, карикатурно грустный, ну как две капли воды, одно лицо, особенно в профиль, копна жестких, как проволока, вьющихся волос, буйный черный нимб растительности, уже залысины над высоким бледным прекрасным лбом, тут двух мнений быть не может, впечатляющее, пугающее сходство; разлетелся, словом, экспансия, нашествие, сюрприз…