где причина и корень вещей?
что есть материя? — так, пучок, пук! мы пук, мы пук, мы пук цветов сорвали, пучок сил, но эти силы можно заговорить, если вы обладаете тайным знанием, это умели в прошлом маги и чародеи, перед нами колоритное, смелое эссе, выражаю восторг, из чинарика, измазанного помадой, ее интуиция формировала новую философию, новую онтологическую концепцию, обилие юрких и бесстрашных мыслей, загадок, вопросов, не имеющих легкого ответа, ум за разум у нас при чтении заскакивает, не зря грудастая Ирка пошла на философский факультет!), не выйти из эротической авантюры, начиналось паническое бегство в разные стороны от самой себя, от пучины вечной погибели, в голове неразбериха, дрянь и шальная круговерть. Как отделаться от прилипшего дьявольского жуткого наваждения, скрыться, заныкаться, вот и стала рожать девок, на время уходило наваждение, рожала, не простаивала, восемь девок родила, за что хвала ей, молодец, от наваждения так и не отделалась, с наваждением можно жизнь прожить и не тужить, медленно текущая какая-то там патология, эка диво?
XIV. Еще парадокс: воля оказалась для Кузьмы страшнее лагеря
После этого длинного отступления, в котором мы видим и прояснение и оправдание главной линии повествования, хотим шарахнуть: нет и нет, Кузьма, пусть в лагерях полно чудес, включая и непорочное зачатие, все, все в лагерях было, но положа руку на сердце, если честно, лагерь не место широких дружб, здесь иначе, здесь иначе, как у Джека Лондона, ни один закон ни божий, ни человеческий не действует севернее какой-то там е.аной широты, здесь свои, иные, очень хлесткие заповеди: падающего подтолкни! умри сегодня, а я умру завтра! у.би ближнего, а то однажды он у.бет тебя дважды!
Шаламов прав, лагерный опыт связан с унижениями и поражениями, с раздраем твоей личности, сплошная оголтелая редукция, деградация, не всякий опыт полезно приумножать, надломиться запросто можно, рухнуть — полетишь, набирая ускорение, лиха беда начало, в черную дыру! в черную жуткую психическую пропасть! Лагерь — сплошной буек, игра в буек! слышали о такой игре? трам-бам-бам! в туза тебя, молоденького паренька, со вкусом жарят легко ранимого охламона Женьку Васяева, всю дорогу от вахты до Лесозавода метелили просто так, лупили все, кому не лень, распалялись, охваченные темным чувством, душу отводили, умри сука! умри сегодня, а я умру завтра! выкладываются старатели, ну потому что из стиля сильно выламывался, выбивают пустое, ленивое, прекраснодушное тюремное самосознание, нелеп, иконный лик, инстинктивно и конвульсивно искал пятый угол, сбили с ног, сыграл, рухнул, добили бы, его ангел хранитель материализовался в виде начальника конвоя — только что прочитавшим молитву: шаг вправо, шаг влево считается побегом, конвой стреляет без предупреждения! спас! а бедный, бледный, как смерть, после восьми месяцев следственной тюрьмы, шалавый юноша долго ощущал в недрах души это злое, сокрушающее, холодное семя, семя лагеря, издавал беззвучный крик, сломлен, иссякла былая и всякая там психосоматическая энергия, другим стал, станешь! какая там бескомпромиссность, осталась сплошное рефлекторное, физиологическое цеплянье за жизнь, в душе труха, такой братский страстный пистон поставил ему лагерь, сплошной компромисс и унизительный компромат, какая тельняшка? не блефуй, не забывай свои протоколы допросов, на папке надпись: Хранить вечно! а под каждой страницей твоя подпись, “протокол допроса написан с моих слов и прочитан мною”, взбодрит Кононов, вспомни ночные допросы, допросы с пристрастием и на Лубянке, и в Лефортовской тюрьме, прогнул тебя Кононов, однозначно, одной левой прогнул, редукция на полном ходу и никаких танцующих походок, когда вертухай ведет тебя утром с допроса, какофония по всему фронту. забыть все это потребность есть, быстрее, как можно быстрее, к сожалению, глубоко засело, не изглаживаться из памяти, не должно изглаживаться, это твой главный духовный багаж!
А вот Москва, ее в молитвенном, иступленном восторге видели все эти годы, сладчайшие грезы, лунатика-зэка на верхних нарах забирало: одурение, изматывающие, изнуряющие грезы, волюшка воля — вот что не по плечу оказалось герою, кишка тонка, воля быстро и крепко подковала, ущемление, защемление, задала воля пфеферу, палку хорошую бросила, увы, сорвался ты, сломался, воли ты не сдюжил, не двужилен вовсе оказался, разве только из-за неожиданно выскользнувшего, вмешавшегося, неисповедимого и темного случая ты, Кузьма, не дотянул до сорока лет, покатился под гору, выбракован, сыграл, как говорится, в ящик, в гробу лежишь, не дрыгаешься, всех безмерно удивляешь? Ой как ошибочно, злобно, плохо тебя, Кузьма, комиссовали! Может, и злостности никакой не было, не “русское, еврейское, чекистское хамство”, а равнодушие, система действовала, толстовское ОНО, безличная махина или там, как угодно, сверхличное начало. Неприятно поражает, угнетает, что-то дорогое, важное, ценное опровергает твоя ранняя смерть, деревянный бушлат — иронический комментарий к твоей жизни, как романтической поэме, как танцу среди мечей, неприятно тем, что твоя жизнь видится неслучайной, необыкновенно цельной (“хоть пиши с меня роман”), завершенной, закругленной, внутренне законченной, прибавить, приплюсовать нечего, нет будущего, как в жизни Пушкина.