Да таким не место не только на нашем лагпункте, Афинах мира, инкубаторе разнообразных талантов, но и вообще в Каргопольлаге. Противоестественное поведение Лепина повергло в ужас все население ОЛПа, мы не верили, упирались, не могли и помыслить, что любовь выше свободы, не помнили вдохновенные слова о любви апостола Павла — 1-е послание к Коринфянам, гл. 13, 1 — 8, весьма смутились наши души.
Головокружительный, захватывающий полет, тревожная, волнующая пауза, Лепин дерболызнулся, будь здоров! Вне врат, отталкивающее зрелище, видали виды, но такое первый раз созерцаем. До свидания — пожалуйста: отсечен от тела лагеря, извергнут в профанный мир, только его и видели, качаем бритыми головами, умом умудряемся, трансцендентируем, злобно бубним себе под нос, очистим стройные, смелые ряды фашистов! Всеохватывающее оцепенение, глаза из орбит того гляди повыскакивают, на землю посыплются, взираем, плачевен мог быть результат, если бы на копчик хрякнулся, сошло, все удачно, руку подставил, ловок, чертовски удачлив. Сколько злорадства! Сколько черной, бешеной злобы разом актуализировалось, взрыв! Тут злой хохотун с густой икотой нас, упорных, сопротивляющихся пагубе, фундаменталистских фашистов, настиг и прошиб. Я те дам!
Хохотун — опасен, часты смертельные исходы, кажется, Бог милостив, Деус харитатас, никто концы не отдал. Гоню увесистой палкой память вспять, к тем годам, напрягаю ее, перенапрягаю, потускнело прошлое, выцвело, сам, вроде, я всего этого не мог видеть, не был в тот момент на месте событий, живописал, значит, злыми, яркими красками картину, как Корнейка вышвырнул Лепина на волю; по воображению, кажется, хитрожопый арабист, мимикрирующийся под работягу, мне рассказывал, старался, размалевывал, зело возмущался, закидончики и вечные фокусы “царицы полей” (какая “царица полей”? — в газете фронтовой работал, а до газеты от ИФЛИ был ответственным за трудфронт, замучил девчонок, позорная страница его жизни, добрым словом его, педанта, садиста, никто не вспоминает, да и лагеря как следует не нюхал, пряники перебирал да штаны протирал на подсобном хозяйстве!), князя Мышкина, этого идиота, которому давно пора в Женеву, вышли далеко за пределы разумного, вызывали естественное негодование основательных, серьезных, трезвых людей, у которых мозги не вывихнуты, не покороблены, не деформированы безумной любовью к грудастой Ирке, эка его угораздило, чего он в ней нашел, морда страшнее войны, не только войны, но и Великой Октябрьской Социалистической революции, нет, милый, никогда не зарекайся, так не говори, сам крепко сядешь на крючок, любовь зла. Тайна сия велика. Таинственны, странны, загадочны извилистые глубины человеческого сердца.
Пожалуй, не от Финкельштейна узнал я эту из ряда вон отталкивающую, противоестественную сагу, мы с Финкельштейном не были живыми свидетелями гротескного, отвратительного зрелища: мы в тот день на Лесозаводе упирались. Возвратились бригады в зону — тары-бары, ля-ля-ля! ля-ля-ля! все только и блямкают об этом нескончаемом, возмутительном идиоте! Скорее всего Женька Васяев рассказывал, убиенный. Сейчас проверить небылицы, параши, версии, уточнить достоверные детали, где кто стоял, а точно решить, кого не было, когда зэки столпились у вахты поглазеть на ответственное событие, никак невозможно, что тут калякать, нынче трудно восстановить в точности географию ОЛПа, расположение бараков, опять, как с хорошей, полновесной, громогласной высокохудожественной оплеухой Кольке, свидетелей нет, все до единого исчезли, кое-кто поумирал, у тех, кто еще жив, память притупилась, подзатерлась, сведения и скудны, и противоречивы.
Мыслью стараюсь окунуться с головой в то времечко, но реконструкция прошлого туго, через пень-колоду идет, головы наши не просто дырявы, лакуны, лакуны, утраты, бывает полное затмение черной луной, которая, как известно, всем, всем известно, любит ночи тьму, солнце памяти, премудрость Божия, Мнемозина, вообще-то она — о-го-го! — титанида, дочь Урана и Геи, это относится к архаической, седой древности, вначале Бог сотворил Урана и Гею, тогда все было лучше, в том числе и память, портится человечество, нервный народ пошел, сплошь неврастеники, предрасположенные к беспамятству, черное беспамятство рождает чудовищные, дикие версии, всевозможные измышления, вранье и подлог, в том числе и художественный подлог, вот именно, так начинается поэзия, океан-море поэзии, поэтам верить никак нельзя.
А кто, к примеру, голова идет кругом, шмотки Лепину вынес? Папа Римский? А справку об освобождении из лагеря кто выдал? Пушкин? Основная, важная, весомая бумага, при утере не возобновляется, видом на жительство не служит! Как говорится, за что купил волнующую историю, за то и продаю. Вот и получается, что разрыв с документальностью желателен, неизбежен и даже естественен. Долой документальность! Где документальность, там в сущности бредятина, подлость, а художественная правда выше пошлой, серой, скучной, бедной, недовыполненной, недовоплощенной действительности, как сказал Гете, “всё только подобие”. Так пусть же правда дьявольски хитро перепутывается с поэзией и чарует нас, да здравствует возвышающий обман, всякие там красоты стиля и сумасбродные до чертиков балясы, словом, это наш нетленный эпос, упрямствуем, держимся за него, как за спасательный круг, никому не отдадим, это и есть победа художника над серостью, ущербностью, недоброкачественным похабством голых фактов, не брех пустой, а завораживающая истина, победа над пошлостью жизни, релевантная, высшая, мистическая реальность.
С этих лепинских подвигов и “пошла быть” новая (и новейшая!) история ОЛПа, стал ежедневно функционировать парламент с его крикливым разномыслием, разноголосицей и конфронтацией молодежи со старшим поколением (старики, разумеется, те, кому свыше 30 лет), выбрали на ура, раз, два, три! президента, Минаева, фигура олимпийская, предмет нашей гордости и славы. При столовой развели свиней, хлеба в столовой — завались, не съедаем, (а еще совсем вроде вчера из-за пайки, когда при раздаче нарушался великий чин, кому-нибудь по забывчивости несколько дней подряд давали середину (а не горбушку), мгновенно вспыхивали мордобойные скандалы: святая, ритуальная пайка, будь то горбушка или там середина, по весу равны, это положенные зэку 600 г, но горбушка имеет скрытые, интимные, не выраженные весом потенции и качества, она достовернее, лучше пропечена, воды в ней меньше, питательнее, пользительнее, ее внутренняя сущность гораздо богаче), коммуна, а какую нам столовую отгрохали, дворец, великолепная колоннада что у Большого театра в Москве, фронтон, квадрига, Аполлон, но это все при Сталине, когда лагерь находился в состоянии вечного становления, внутреннего честного диалога с самим собой, наша прекрасная столовая возбуждала зависть других ОЛПов, на Мостовице вообще нет сцены в столовой, к ним культбригада не появлялась, они даже не видели ни разу Веру Карташову, диву культбригады — сама грация, ажурные, изысканные вышки, на них попки, нас стерегут, охраняют, пылающая готика вышек, все стреляет вверх. На закате вышки особенно прекрасны, вавилонское смешение языков, насыщения не жди, не будет насыщения.
XII. Парадоксы свободы. После приступов безумия Лепина, после смерти Сталина, после ворошиловской (бериевской?) амнистии в лагерях стало не лучше, а хуже. Много хуже.
Но вот сменился, так сказать, стилистический ключ лагеря, началась подспудная внутренняя подготовка к безоглядному дезертирству, к измене высоким вечным идеалам лагеря, затмение в человеке его божественных принципов, святынь, пайка, святая пайка! хлеб наш насущный! затмение веры в американскую оккупацию, а мы, опираясь на вечные принципы американской демократии, въедем в Москву белокаменную на белом коне! Попросту — ослаб режим, а мы разболтались; у надзирателей руки опустились, надлежащим образом и со всей положенной строгостью не блюдут порядок, курорт, а не лагерь, надзор и оперуполномоченный, в просторечии, кум, играют с нами, зэками в развлекательные игры, волейбол, шахматы, кино каждую неделю, трофейные фильмы крутим, идиллия, трансцендентальный ветерок надежды, дыхание свободы, гуляют параши, перебор, страшное количество, половодье кривотолков и параш, перекормлены парашами, лакомимся, облизываем каждую, обсасываем, вот и параша параш, лагеря распускаются, все идем на вольные поселения, надрывная параша, значит все (все, все!) женщины будут наши, дали бы женщин, вообще отказались бы выходить из лагеря, да здесь лучше, честнее! здесь правда! северное сияние, знак свыше, перст судьбы, красота неописуемая, вглядываемся, задрав головы, хайло разинув, наблюдаем небесное явление, астрономическое, теряемся в догадках, все это наколдовал нам Лепин, имеет ли видимое нами какую-то связь с тем, что происходит там, в Москве, в Кремле, слышим настоящий голос с Неба: — Лагеря не будет! Никто сидеть не будет! рождение новой звезды, не только звезда, а восхитительная суперзвезда, знак! таинственный, пугающий, волнующий символ на нашем небосклоне, а чем все это кончилось, нельзя нам поблажку давать, ослабление режима, дыхание свободы портит и быстро развращает зэка, ужалены наши сердца ею, мы в восторге, ура! воздух свободы! введены зачеты, за день (рабочий!) получаем три, срок летит быстрой стрелой, Финкельштейн, оглянуться не успели, стал бесконвойником, полсрока позади (читайте его: “Мы шагаем под конвоем”), вот окончится срок приговора, я с проклятой тайгой распрощусь, свобода! свобода — великая соперница любви, произошел такой негаданный фокус-покус, история последних дней нашего ОЛПа имеет характер поучительной притчи, познали мы на своей шкуре, что значит трагедия свободы (между прочем об этом предупреждал, звонил в колокол Достоевский, в “Бесах”, читайте “Бесы”, рассуждения Щеголева), обнажилась, заголилась трагедия, очень скоро на нашем благословенном ОЛПе, Афинах мира, стало не лучше, а хуже, прелюбопытнейший феномен, лагерь хороший разгон взял в деспотически абсурдную редукцию и хаос! не просто чуть хуже стало, а страшно, взбеленились мы, готовы в безумном порыве на колючую проволоку бросаться, нельзя нас оставлять без сурового, жесткого режима в лагере, без изолятора, без БУРа, смертной казни, начался наш крестный путь, мы ходу поддали, надбавили ходу, несемся вперед, образцовый ОЛП стремительно влетает в катастрофу, безумство гибельной свободы, хаос захлестывает лагерь, нажрались мы этой свободы сполна, ее кровавых и бесподобных парадоксов, подняли голову блатные, криминальные элементы, быстро криминализуется ОЛП, бунт, подарок, сюрприз свободы, конь блед! Авва Отче, эту чашу мимо пронеси! блатные захватили ОЛП, кончился наш рай, мы бунтуем, началось, влетели в несусветный е.истос, от всей этой криминальной, чертовой свободы, разинщины, пугачевщины, бессмысленной и беспощадной, наши души закоченели и проросли ужасом, нахлебались сполна экзистенциальной похлебки, полный произвол, разборки, кровавая патология, четвертования, убийства, а начальство чего-то ждет, не решается войска ввести, а чего ждать-то, права человека нарушить боятся, прокурор не дает санкции, все же пришлось на ОЛП войска посылать, солдатиков, автоматчиков, судный день, вынужденная мера, другого языка мы не понимаем, штурмом нас брали и взяли, сколько людей погибло, сколько крови, жанр трагедии, захвачены вихрем, зрелище без рампы, где все перемешалось, смешалось, нет исполнителя, нет зрителей, одна кровавая мясорубка, сами во всем виноваты, фатум, за что боролись — на то и напоролись, страшно и вспоминать, жаль Женьку Васяева, хороший парень, в сущности не жил, его искренне жаль, во время бунта из интеллигенции лишь он погиб, смерть его была мгновенной, да что мы знаем о этих страшных секундах, субъективное, истинное время, ведет себя причудливо и странно, так ли мгновенно он миновал врата ужаса и попал в объятия дамы в белом, здравствуй, смертушко! нет, еще и Грибов убит, ой! и Минаев, наш бессменный президент, борода по ветру, сколько еще погибло! Вот вам и свобода! Отпустили слегка гайки, а чем кончилось! Замолкаю, все это уже подробно описано в “Бунте”.