В Ялте переполох по поводу женитьбы Антона, сегодня уже напечатано в газетах об этом. Прилагаю вырезки. Больше всего болтают m-m Бонье[178] и Синани[179]. Первая даже плачет. Плачет и наша бабушка Марья. Телефон трещит непрерывно, не оставляют нас в покое… Я смеюсь, острю, говорю глупости и принимаю поздравления. Вчера была начальница[180], и даже пили за ваше здоровье! Мать тоже чокалась.
Работаю я много, вожусь с Машей и Арсением в саду, много шью и стараюсь как-нибудь скоротать эти два месяца, пока вы будете на кумысе. Я так надеюсь, что вы приедете в Ялту. И вдруг ты не захочешь! У меня только одно теперь желание – поскорее увидеть вас. Третьего дня Средины получили телеграмму от Антоши (это я узнала от начальницы), а мы все еще ничего не знаем про вас, хотя бы в три слова телеграммку! Пиши же, милая, как вы поживаете? Счастливы ли? Как здоровье Антоши? Начал ли он пить кумыс? Если ты очень счастлива, то все-таки не забывай меня страждущую, совсем одинокую… Пиши обо всем, о своих будущих предположениях и т. д. Буду ждать с огромным нетерпением твоих писем. Как странно, что ты Чехова, нужно сейчас на конверте так писать.
Третьего дня приходила Надежда Ивановна, плакала у меня, она недовольна своей новой невесткой[181], Л.В. тоже недоволен, они не могут простить ей ее еврейства. Я еще у них не была.
Вот как получу от тебя письмо после венчания, успокоюсь и буду ходить в гости. На днях с Елпат[ьевским] и Купр[иным][182] собираюсь пешедралом в горы, думаю также проехать к Дроздовой в Бахчисарай, пописать там. Ну, будь здорова, моя новая сестрица, целую тебя очень крепко и надеюсь, что ты будешь для меня тем же, чем была. Твоя Маша
Год по содержанию.
14. О.Л. Книппер – М.П. Чеховой
2-го июня 1901. Андреевск. санаторий [В Ялту]
Ты, Машка, злая! Почему от тебя нет ни строки, ни одного словечка тепленького? Мне это как-то странно и по правде сказать, и обидно и грустно. Не совсем тебя понимаю. Жду и буду ждать каждый день весточки от тебя. Подумай хорошенько и напиши.
Вот уже второй день что мы здесь в санатории, в «исправительной колонии», как говорит Антон. Он сидит сейчас против меня и тянет кумыс и занят корректурой. Прибыли мы сюда после адских мучений. Из Пьяного Бора попали на скверный пароход, очень маленький и набитый пассажирами. В рубке (с наперсток) сидела масса некрасивых дев и все отчаянно вязали крючками, точно обет дали, и отчаянно говорили на «о». Со мной в каюте были две девы из Елабуги, одна, учительница в Пьяном Бору, много мне рассказывала про этот дивный уголок, т. е. про эту дыру. Кстати, вместо подражание она говорит подражение – вообще оригинальный говор. Давала мне читать стихи жены земского начальника в Пьяном Бору, кот. с тоски сделалась поэтессой – можешь себе представить эту прелесть: много страданий, но очень мало поэзии. Ехали еще две учительницы, одна из Москвы, другая из Перми, и узнали Антона, а мне вдруг говорит, что я очень похожа на артистку Книппер. Я так и покатилась со смеху. У нее, кстати, Машенька, бритая борода, пушистые баки и усы вдвое длиннее моих – каково? На пароходишке на этом плюгавом вообще живо признали Антона и начали приставать к нему, а я разыгрывала унизительную роль жены знаменитости. Ты рада? По Белой славно плыли. Река симпатичная, извилистая, живописная, не такая мертвая и холодная, как Кама. Мы с Антоном здорово жарились на солнышке, но зато твоя розовая рубашечка, кот. ты шила, вся выгорела, но, кажется, довольно ровно. Вечера были очень холодные. Антона одолевал один инженер из Уфы, но везде побывавший, и начинал и кончал разговор непременно «о дамах». Говорил много, и к тому же глух. Прицеплялся и ветеринар-студент, бывший навеселе, и одна дама хромая из Благовещенска. Публика удивительно неизящная, неинтеллигентная и неинтересная.
Рано утром мы прибыли в Уфу и спешили на 6-тичасовой поезд, но, увы – и тут несчастье! Недалеко от Уфы произошло крушение поезда с переселенцами, путь был загроможден, и мы ждали поезда до 2-х часов. Умирали с тоски и от жары. Антон все время ест и все на меня сваливает, что я требую. Стерлядок много истребили. Сели наконец в поезд, но и тут неприятность – в нашем купе не спускалось окно! Призывали столяра, отвинчивали раму, но ничего не помогло – так и ехали с закрытым в духоте адской. Антон все время был весел и острил и все время хотел есть. На ст. Аксеново оказались только плетенки без сидения, была коляска, но оказалось, что ее выслали за другими. Тут же представился какой-то субъект и объявил, что в санатории получено до дюжины телеграмм и что одну вскрыла родственница ваша – Анна Ивановна Чехова (жена Мих. Михайловича. Антон уверяет, что ты иначе не будешь знать, кто это, правда?)[183], думавшая, что это от мужа. Взгромоздивши багаж на одну таратайку, мы сели на другую и уже в темноте доехали до санатории. Воздух был упоительный, благорастворение удивительное, т. ч. я дышала вовсю, и тепло было к тому же замечательно. Здесь нас встретил д-р Варавка (славная фамилия!), повели нас в столовую, накормили, напоили и водворили. Тут случился курьез: Антон, знаешь, ездит с студенческим багажом, я ему говорила, что надо все брать с собой. Он уверял, что все можно купить на месте. Оказывается, здесь ни простынь, ни подушек не дают. Хорошо, что я простыни взяла и среднюю подушку. Ему прислал доктор свою. Завтра я еду в Уфу закупать все нужное, а то неуютно. Место здесь живописное, лесистое, овражки, горы, вообще славно, а главное воздух – чудный, напоенный, пахнет цветами, много берез, дубов. Санатория состоит из 40 маленьких домиков, двух домов по 10 номеров и столовой, где находится и гостиная, и биллиардная, и библиотека, и пианино есть. Домики издали, по-моему, похожи на большие ватеры. В каждом из них 2 несообщающихся комнаты, кругом галерейка узенькая, комнаты средней величины, все беленькие. Обстановка: стол, три стула, кровать жестковатая и шкафик. Ах – и треножник с микроскопическим кувшином вместо умывальника. Как видишь – по-спартански. Кровати пришлют нам помягче, и зеркало я получила. В одной комнатке спальня наша, в другой «рабочий кабинет» – видишь, как громко! Наш домик крайний, т. ч. вид на степь отличный; тут же лесок березовый. Утренний кофе нам приносят в комнату, в 1 ч. мы идем завтракать, подают два горячих блюда, в 6 ч. обед из 3-х блюд и в 9 ч. чай, молоко, хлеб с маслом. Вчера Антона вешали, и он начал пить кумыс, пока переваривает его хорошо, ест отлично и спит много. Познакомилась я с твоей родственницей и ее сыном 8 лет. Много смеемся с Антоном, говорим о тебе. Мне очень хорошо на душе, Машечка. Ну, будь мила, напиши мне, чтоб я знала, что у тебя на душе, какие мысли в голове. Понимать-то я все понимаю, но хочется от тебя иметь письмецо. Я сейчас очень много говорила с Антоном о тебе. Знаешь, Маша, мне очень хочется написать твоей матери хоть несколько слов, но ужасно боюсь, сумею ли ясно выразить то, что хочу сказать. А сказать мне было бы легко!
178
Софья Павловна Бонье (ум. в 1921 г.), ялтинская знакомая Чеховых, член Попечительства о нуждающихся приезжих больных в Ялте.
180
Начальницей, «гимназией», с легкой руки А.П., в чеховской семье называли Варвару Константиновну Харкеевич (урожд. Сытенко; 1850–1930), основательницу и начальницу ялтинской женской гимназии.
183
В тот же день А.П. писал по этому поводу сестре: «Публика здесь серая, скучная, среди нее Анна Ивановна, супруга Чохова, кажется аристократкой. Она здесь со своим сыном, оболтусом, по-видимому, избалованным ужасно».