О, леди д'арбанвиль / У ног твоих
- Концовка -
О, моя прекрасная леди д'Арбанвиль, отчего печаль сегодня застыла на твоем прекрасном лице? Рыжие волосы разметались пушистым облаком по пожелтевшему бело-розовому шелку старинного платья, безжалостно спутываясь. Этот цвет определенно тебе не идет, равно как и выцветшие бинты, обвивающие твои тонкие запястья изящными змеями. Тебе больше к лицу красный — цвет крови, проступившей через тонкую марлю. Твои прекрасные бледные губы сжались в узкую полоску, выражая слабое неудовольствие происходящим, дыхание слишком слабо. О, любимая, как я тебя понимаю! Ты не терпишь, когда кто-либо тревожит твой ангельский сон. Но на этот раз ты даже не хмуришься, как обычно любишь это делать, ты слишком устала. Я разбужу тебя завтра, смысл моих дней.
О, моя прекрасная леди д'Арбанвиль, свет очей моих, ответь мне хоть что-нибудь, не смотри этим молчаливым корящим взглядом в пустоту. От этого взгляда на моей коже появляются мурашки, я пугаюсь, сам не понимая чего. Дай хоть прикоснуться к твоей холодной белой руке, будто высеченной из самого чистого мрамора, дай приласкать тебя по щеке, на которой не осталось даже намека на былой румянец. Не отвечай мне таким ледяным равнодушием, от которого душа разрывается на части.
О, моя прекрасная леди д'Арбанвиль, разве я был тебе плохим мужем? Разве ты получала отказ хоть в чем-либо? Разве я делал тебя несчастной, королева моих снов, мечта моя? Молчишь... За что ты обрекаешь меня на эту вечную пытку, на это вечное самоистязание? Может, смысл бытия моего и есть в поиске ответов на все эти вопросы? Скажи хоть слово, сокровище мое, я тебя молю, ответь мне в последний раз. После этого я клянусь, я оставлю тебя в покое навек, не объявлюсь больше на твоих глазах.
Миледи, моя миледи, как же виноват я пред тобой. О, один только Бог ведает, насколько я виноват! Сможешь ли ты когда-нибудь простить меня, верного своего слугу? Я готов молить тебя о прощении до поздней ночи, стирая колени в кровь, срывая голос в нескончаемых мольбах и молитвах. Бледный цвет кожи из-за потери крови тоже тебе не к лицу. Твое сердце слишком безмолвно. Оно больше не бьется, подобно птице, запертой в неволе, ударяющейся о прутья своей золотой клетки. Почему же мне так горько от осознания этого?
Прости меня, любовь моя! Поправляю в последний раз алую обивку гроба, что столь ярко контрастирует с бледной и тонкой твоей фигуркой. Госпожа моя, даже когда ты будешь лежать в сырой земле, я буду тебя любить. Сверкающая сталь ножа, который сжимаю я в своих руках, вечно будет служить немым напоминанием о моем горе.
- А что же было до?..-
Тихий шорох платья по полу пробуждает меня от дремоты. Поднимаю голову — ты проносишься призраком мимо меня, обращая внимания не больше, чем на борзую зольного цвета, лежащую в моих ногах. Зверь рычит на нелюбимую им хозяйку, за что сразу же получает тростью и, жалобно скуля, забивается под кресло.
С усмешкой смотрю тебе вслед, любовь моя, не находя причины сегодняшней спеси. Я ведь помню, как взял тебя совсем гадким утенком, сразу же рассмотрев огромный потенциал твоей будущей красоты. Тебе тогда было всего четырнадцать, у тебя были тонкие худые руки, острые ключицы, пышное облако рыжих непослушных волос и смешные носы черных туфель, торчащие из-под подола платья. Я влюбился в тебя сразу же, когда услышал твою восхитительную игру на фортепиано: своими длинными пальцами ты пробегала по клавишам, будто гладила их, вызывая у окружающих желание закрыть ладонями уши, лишь бы не слышать пыток прекрасного инструмента. Никто не аплодировал, кроме меня. Твой отец в тот же день дал свое согласие на наш брак — для него ты была негодным товаром, в отличие от своих сестер, красавиц с великолепным образованием и всевозможными талантами. Он поспешил избавиться от тебя как можно скорее и, более того, его привлекало благосостояние моей семьи и положение в обществе. А ты в тот же день меня возненавидела, прокляла, обрекая на вечную участь быть нелюбимым тобой.
Я тогда лишь посмеялся, целуя твое тонкое запястье, обтянутое прозрачной кожей, под которой просвечивали прожилки вен. Глупец! Я был уверен, что твои слова, стоявшие все следующие года в ушах гневным окликом, являются лишь словами глупого строптивого ребенка.
— Ненавижу Вас, сумасшедший господин! — закричала ты, и сразу же получила пощечину от отца.
Ему было наплевать на слухи, ходившие о том, что я невменяемый. Ты же, в твои наивные четырнадцать уже придавала этому значение.
Да, у тебя были задатки красоты, но были и задатки дурного характера, но любовь делает нас слепыми, и я отказывался это замечать. До самого дня нашей свадьбы. Ты вырывалась, когда твой отец вел тебя к алтарю, хамила священнику, плакала, в конце концов, но ничто не могло заставить меня отречься от тебя. Я лелеял в себе надежду, что ты поймешь мою личность, мой мягкий добродушный характер, но годы шли, а этот момент так и не наступил.