Кузьма не любил шапочных знакомств, потому с незнакомыми людьми в разговоры не ввязывался. Он стал рассматривать закуток, скучающих на нём продавцов. Плотные ряды торговок – старушек сиротливо и убого смотрелись на фоне высоченных домов. Они казались чужими, ни кому не нужными среди городского гвалта. Другое дело – основной рынок, что рядом за добротным забором из кованых металлических прутьев. Там другая жизнь. Из окон палатки, обклеенной афишами и разными картинами, разносилась по рядам музыка. «Бум – бум, бум – бум». Какой – то евнух визглявым фальцетом жаловался на свою судьбу. Шустрые «Газели», «Москвичи-каблучки», пикапы торопились освободиться от коробок с яблоками, ананасами, бананами. Бравые чернявые мужички в кожаных куртках нараспашку поторапливали грузчиков, изредка меж собой перекидывались на непонятном языке, деловито и с жаром уже на русском давали необходимые советы молоденьким продавщицам. Те похотливым взглядом встречали замечания своих хозяев, нагло улыбались, как те молодухи со страницы газеты. У них было что – то поразительно общее во взгляде, – у тех голых и у этих одетых. Три милиционера, стражи порядка неторопливо ходили по рядам. Как и продавщицы, заискивающе ловили взгляды чернявых мужичков, здоровались с ними за ручку, кланяясь словно с близкими родственниками.
Шло время. Холодный ветер пронизывал на сквозь, даже валенки не спасали. Кузьма крепко продрог, пока вернулась та покупательница. Она не торговалась, не взвешивала, а только попросила Кузьму переложить картошку с морковью в её сумку. Протянула ему десятку.
-Столько хватит? – смущённо спросила она, не закрывая кошелёк и готовая, если что добавить. – Хватит, хватит, – обрадовался старик. Он вспомнил про неудачу на Киевском вокзале, когда милиция не дала даже минуты постоять. А тут десятка! Всё равно, что нашёл на дороге. Собрался, простился со старушками и – в обратный путь.
Сидя в электричке, Кузьма мысленно заходил в свой поселковый магазин. Радостный расплачивался за купленный кефир, хлеб и рыбу для Кузи. Совсем забыл старик про примету: какое утро – такой день. Напомнила ему об этом скрипнувшая дверь вагона, в которую вошёл контролёр мужчина в шапке с кокардой, с компостером в руке и с хроническим насморком, заставлявшим стража порядка то и дело шмыгать носом. Кузьма, продрогший на ветру, как нарочно не взял платок. То же приходилось шмыгать носом.
-Вашшш билет, -шмыгнул носом контролёр.
-Нету, – буркнул старик, отвернувшись к окну, шмыгнул носом. – Забыл взять.
Контролёр заподозрил, что его наглым образом передразнивают, решил проверить, так ли это.
-А голову, – контролёр вновь шмыгнул носом, – не забыл? – Страж порядка имел в виду совершенно иное.
-Голова, – старик шмыгнул носом, – как видишь на плечах. – Догадайся старик, что имел в виду контролёр, может, и обошлось бы всё. Но, как говорится, нашла коса на камень. Не выработали мужики консенсуса, и старик остался без денег.
С полдороги от электрички Кузьму увидел Кузя. Шустро спрыгнул с доски, побежал навстречу. Ласково стал тереться о валенки старика, мурлыкал и всё пытался заглянуть Кузьме в глаза. Старик отворачивался, ему стыдно было взглянуть в жёлтые монеты кота. Себе он сварит картошку, или похлёбку какую – ни будь. В подвале много солений. Но ведь кот этого не ест. А Кузя тем временем по бушлату залез на спину старика, на плечи. Он всегда так делал и считал, чем больше он ластится, к хозяину, тем больше получит рыбы. Всю шапку стариковскую вытер за последние годы, зато вкусно ел и был сыт.
В доме Кузьма осторожно снял кота с плеча, молча посадил его на диван. Оба молчали. А о чём говорить? И так всё ясно. Кузя пытливым взглядом следил за каждым движением старика. Тот разделся, достал из–за стола мышеловку, в ней лежал бездыханный мышонок. Около плошки Кузьма скинул его на пол.
– Вот видишь, – устало сказал старик коту, – социализм тебя ещё кормит. А капитализм. … Не идут рыночные отношения. Ну, ни в какую!
Маэстро
Художник – оформитель районного Дома культуры Михал Егорыч Синеоков шёл из столовой к себе домой. Жил он тут же в Доме культуры в комнатёнке под лестничной площадкой, рядом со сценой. Там же писал афиши, плакаты и картины.
На дворе стоял январь. Для рассказа это роли не играет. На Колыме ( а это случилось именно там), что январь, что ноябрь-всё одно и тоже -холодрыга страшная. Мороз под пятьдесят. Плюнешь, и слюна падает на снег уже ледышкой. Туман- первый признак сумасшедшего мороза- окутал весь посёлок. Сквозь седую дымку слабо вырисовывались очертания домов. Михал Егорыч на ходу приподнял воротник полушубка – так теплее.