– Но ведь я тоже человек, – напоминала я.
– Тебе сколько лет?
– Сорок восемь.
– А Саше?
– Три.
– Ну так…
Я вздыхала. Я – уходящая натура. Со мной можно не считаться.
Я звонила мужу в Лос-Анджелес. Ему там нравилось, а мне нет.
– Они на меня плюют, – говорила я мужу. – Мне разрешают только платить.
– Приезжай ко мне, – говорил муж.
– А что я у тебя буду делать?
– То же самое. Писать картины.
Я молчала. В Америке не рисуется. У меня что-то меняется в мозгах. В Америке я рисую как по лекалу, как будто это не мое, а чье-то…
– Я не могу их бросить, – говорю.
И это главное. Я – человек ответственный. Я отвечаю за своих девочек, большую и маленькую. А если я их брошу, тогда, значит, я поступлю как вулканолог.
Анька понимала, что ее позиции крепки, и набирала обороты. Я стала ее побаиваться. Мне казалось, что она может меня обругать и даже стукнуть.
Постепенно у меня стало повышаться давление. Врачи говорили, что это реакция сосудов на постоянный стресс. Надо убрать стресс, тогда давление нормализуется.
Убрать стресс – значит убрать Аньку. Убрать Аньку – ранить внучку. Если выбирать между мной и внучкой… Никто даже и не будет выбирать. Внучка главнее, поскольку маленькая, беззащитная и беспомощная. А я – большая, перезрелая и самодостаточная. Значит, оставалось ждать чего-то, неизвестно чего, и я ждала. Покорно, как лошадь под дождем.
Танька
Танька – жена моего отца Игоря Константиновича Волкова.
В детстве я видела его редко. Отец был занят наукой. Его волновала тема бессмертия. Человек живет по программе: рождается, развивается, формируется – это первая фаза. Потом расцветает, цветет и отцветает – вторая фаза. А дальше – стареет и умирает.
Отец хотел найти в организме «часы жизни» и перекусить проводок, который связывает вторую фазу с третьей: расцвет со старостью. А такой проводок есть. И если его вовремя перекусить – расцвет затянется до бесконечности. В сущности, это и есть бессмертие. А возможно, оно уже было. Моисею, который водил евреев по пустыне, было четыреста лет. А Сара своего первенца родила в девяносто. Может быть, это миф. А может, и реальность.
Отец приблизился к этой разгадке, но отвлекся на зов любви. Он улетел из семьи, как птица, и свил себе новое гнездо. Но из нового гнезда он тоже улетел, или выпал, или его вытолкали, после чего он запил и потерял человеческий облик.
Такого вот, потерявшего облик, его подобрала Танька, отогрела, отмыла и сунула себе под юбку.
Под юбкой отец воскрес, взялся за диссертацию и получил Государственную премию. Президент страны вешал ему значок на лацкан пиджака. А мой отец растерянно улыбался и произнес благодарственную речь. Поблагодарил президента и свою жену Таньку.
Танька не выдержала бремени славы и охренела. А может, она всегда была такая. Я ведь не знаю.
Ее главная задача жизни – развести нас с отцом как можно шире – так, чтобы мы забыли лица друг друга.
Когда я звоню, она спрашивает:
– Зачем? Что ты хочешь?
– Отца хочу.
Но Танька не верит. Она подозревает, что я хочу его деньги, дачу или лауреатские возможности: больницу, путевку в санаторий.
Я понимаю, что через Таньку мне не пробиться.
– Как он себя чувствует? – спрашиваю.
– В соответствии с возрастом, – отвечает Танька.
Это значит, отцу не удалось перекусить проводок. Он вступил в третью фазу – старения.
– Врачи говорят, что у него ишемия, – сообщает Танька.
– А что это значит? – пугаюсь я.
– Сужение сосудов. Есть вероятность инфаркта.
– Может, я к нему зайду?
– Зачем?
– Повидаться.
– Зачем?
– Я его дочь вообще-то, – напоминаю я.
– И что?
Вот тут действительно нечего сказать.
Было время, когда Танька окучивала отца. Она старалась мне понравиться и связала в подарок шапочку и шарф. Подарила. Это был дружественный знак. Я, в свою очередь, отыскала среди своих ранних картин «Одуванчики» и отвезла в подарок. Я вообще очень люблю рисовать одуванчики – прозрачные сферы. Совершенство своего рода.
Я взяла картину и заехала к Таньке. То, что я увидела, поразило меня раз и навсегда: в центре комнаты лежал стог овечьей шерсти. Рядом – прялка допотопных времен. За прялкой – Танька. Прядет, как Арина Родионовна.
Зачем? Разве в магазинах нет готовой шерсти в клубках? Потом сообразила: себестоимость, изделие из магазинной шерсти стоит в десять раз дороже. На порядок выше.
Со временем Танька и отец переехали в новую квартиру. Но стог так и остался стоять в углу, и прялка рядом. Многие думали, что это дизайн. Никому в голову не приходило, что древняя прялка – орудие производства. Натуральное хозяйство. Не хватало, чтобы Танька держала на балконе овец и сама их стригла.