Но иногда Фома воет по ночам. О! Какое глубинное отчаяние исторгается из его души. Я просыпаюсь и слушаю. Что он хочет? Может быть, у собак тоже бывает депрессия? Но Фома – дворняга. Простой парень. Откуда в нем такая достоевщина?
Может быть, его тревожит луна? Или он хочет любви соседской сучки?
Я не могу заснуть от этого воя, леденящего душу, но мне лень вылезать из-под одеяла, спускаться на первый этаж, выходить на улицу и делать ему замечание.
А утром – все по-старому. Фома смотрит на меня, спрашивает глазами:
– Когда идем гулять? – И его уши шевелятся. Хвост качается, как метроном.
Все как было. Жизнь продолжается.
У Фомы есть враг – овчарка Джек. Джек ненавидит Фому лютой ненавистью. Я знаю причину. Однажды хозяин Джека, симпатичнейший Николай, остановился возле нас и похвалил Фому и даже потрепал его за ушами. На глазах у Джека Николай проявил благосклонность к чужой собаке. Все. Больше ничего.
Что случилось в мозгах Джека? Возможно, он дал себе установку: убить, истребить, уничтожить. Собачья ревность – это не человеческая. Человек, в конце концов, способен заменить предмет своей любви. Взревновал – бросил. А собака не может. Собака верна хозяину до его смерти и после. Для собаки хозяин – бог. Значит, надо уничтожить того, кто стоит на пути.
Фома быстро понял, что случай особый, за мою спину не спрячешься. Он стал убегать от Джека. Но как… Его ноги мелькали так быстро, что их не было видно. Казалось, что Фома низко летит над землей. Ветер отдувал его уши, оттягивал шерсть на морде. Фома понимал: надо рвать ноги, если хочешь жить.
Джек устремлялся за Фомой с той же скоростью. Мне стало ясно: если Джек настигнет Фому, у меня не будет собаки.
Хозяин Джека Николай орал команды, бежал следом.
Фома тем временем добегал до нашего дома, взлетал как снаряд и перемахивал через высокий забор. Все. Он дома. Территория – это святое.
Джек останавливался, захлебываясь собачьими ругательствами. Он кричал Фоме: «Ну погоди-погоди, ты еще выйдешь, я тебя еще встречу…»
Фома из-за забора отвечал: «Видали мы таких…»
Однажды Джек все же настиг Фому и успел содрать с его бока лоскут кожи величиной с ладонь.
Рана воспалилась, Фома не вылезал из будки и дрожал мелкой дрожью. Я совала в колбасу антибиотики. Фома их выплевывал.
Хозяин Джека приходил на участок, лечил Фому своими средствами.
Я мрачно пошутила:
– Николай, не обижайся, но если моя собака сдохнет, я твою пристрелю.
Николай поднял на меня свои голубые глаза. Поверил. Его лицо стало мученическим.
– Пристрелите меня, – предложил он.
Николай любил своего Джека больше жизни. Джек – породистый, умный, красивый. Его можно целовать в лицо. Мой Фома – грязный, замурзанный, лохматый, помесь кого-то с кем-то. Но мне не надо другого пса. Мне нужен только этот.
Когда Фома заболел, моя жизнь остановилась. Краски померкли. Я присаживалась перед будкой и звала:
– Фомка… Ну пожалуйста…
Он поднимал морду с туманными глазами. Видимо, у него была температура.
Ветеринарный врач приезжал и делал уколы. Фома терпел. Врач говорил, что ему не больно. У собак другой болевой порог, ниже, чем у человека.
Через десять дней Фомка выздоровел. На нем все зажило, как на собаке. Образовалась новая кожа, и на ней выросла новая шерсть.
Фома вернулся к радостям жизни и в один прекрасный день привел на участок подружку. Вернее, она сама за ним увязалась. Это была дворняжка, похожая на шакала. Худая, на высоких тонких ногах, с острыми ушками. Я тут же дала ей имя: Эмка. Это имя ей подходило. Она была именно Эмка, и больше никто.
Эмка пребывала в периоде течки. Как мне объяснили: в этот короткий период она должна непременно забеременеть. Это была ее собачья программа.
Эмка и Фома не теряли времени даром. Я их не столько видела, сколько слышала. Эмка постанывала за деревьями, но не от наслаждения, а оттого, что Фома был для нее слишком крупным псом.
Фома деловито и подробно исполнял супружеские обязанности. Через какое-то время Эмка от него отходила, встряхивая кургузым задом. Она напоминала мне тощую проститутку, которая выходит из укрытия, оправляя юбчонку.
Я все ждала, когда Эмка покинет мой двор. Они с Фомой были не пара, и я испытывала чувства свекрови к презираемой невестке. Но Эмка уходить не собиралась. Приходилось ее кормить.
Эмка оказалась невоспитанной, необаятельной и наглой. Она забегала в мою кухню и воровала еду со стола. Делала это незаметно и стремительно, как профессиональная воровка.