Гоша хищной рукой погладил меня по голой коленке, и я мучительно стала придумывать пути к отступлению. Ну не могла же я встать, принять неприступный вид и сообщить, что он меня неправильно понял и я совсем не такая? Посылать тех, кого ты совсем не хочешь, – важное умение, но мне никогда раньше не случалось его тренировать.
На кухню зашел Барбос, печально подметая ушами пол и искренне надеясь, что перед его носом вырастет лакомый кусочек. Холодный нос ткнулся в руку, пес просительно заглянул мне в глаза. «Фас! – одними губами произнесла я, отчаянно глядя в собачью морду и пытаясь посылать псу импульсы. – Фас, ну пожалуйста!» Но Барбос то ли меня не понял, то ли придерживался мнения, что легкомысленные дурочки должны сами выпутываться. Потому он вздохнул и, повиснув каждой клеточкой своих складок, выплыл в коридор.
В кухне остались только я, Гоша и его возбуждение – и кого-то точно (и срочно!) надо было отсюда выставить.
Я решила самоустраниться: улыбнулась, сказала, что мне надо «на минуточку», – и слиняла в комнату, плотно закрыв за собой дверь. В своем маленьком бардачном мирке под обеспокоенным взглядом Лады я почувствовала себя жгуче глупо. Я натянула халат, погладила виляющую хвостом собаку и попыталась собраться с мыслями. Но тут в коридоре раздались грохот и привычный топот кошачьих лапок (ура, дурдом, как же ты вовремя!).
Мы с Гошей одновременно выскочили и бросились поднимать этажерку и все, что раскатилось с нее по полу. У моего кавалера заплетались руки, он все время пытался меня коснуться и стал мне окончательно противен. Мне казалось, что в тех местах, которые он трогает, вырастает чешуя, и я с ужасом ждала момента, когда последствия крушения будут устранены и он снова поднимет на меня свои затянутые пленкой похоти глаза. Гоша встал, улыбнулся… Мне очень хотелось сделать на него грозный толстый кошачий хвост, я подбирала слова…
Но все случилось гораздо быстрее. Потому что сквозь щель в моей неплотно прикрытой двери просочилась Лада. И она изобразила все, что так хотелось мне: и ощетиненный загривок, и страшно сморщенную губу, и ужасно белый оскал, и абсолютное неприятие хоть и званого, но весьма противного гостя. Гоша как-то сразу поник, пробормотал что-то вроде «Ой, песик, ты чего?» – взглянул на меня и поник окончательно. «Я, наверное, пойду?»
В доме запахло чужим. Я сунула нос в щель под дверью и втянула воздух. От гостя пахло резко и сладко – это был запах опасности. Мне стало страшно, что Она с ним одна, и я стала скулить и царапаться в дверь – но Она меня не слышала.
Я видела сквозь щель, как чужой обнимает Ее, и в горле у меня грозно рычало и кипело: никто не может обнимать Ее, только Он. Он хороший и добрый, а этот чужой, плохой – и ужасно пахнет. Неужели Она этого не понимает?
Потом Она зашла ко мне, и я почувствовала, как Ей плохо. Надо было спасать Ее. Я не знала, что делать. Он и Она всегда говорили мне, что надо быть хорошей девочкой, вилять хвостом гостям и подставлять голову под их любопытные руки. А теперь Его не было рядом, а Она была испуганная и ничем не могла мне помочь. Значит, сегодня нельзя быть хорошей девочкой: надо быть большой, смелой и мудрой. И надо спасти Ее.
Когда я зарычала, совсем негромко, чужой стал маленьким и даже пахнуть стал меньше. Я зарычала погромче – он попробовал что-то мне сказать, но съежился еще больше и исчез. Дверь за ним громко хлопнула, и мохнатые звери подпрыгнули от испуга. Она засмеялась. Она снова была почти прежняя. Я прижалась к ее коленям, а Она опустилась на пол и обняла меня за шею. Мы так сидели долго-долго. Мне было почему-то мокро и очень жалко Ее. Я лизала Ей руки и мечтала о том, как будет хорошо, когда Он наконец вернется. Не может же он нас бросить, раз мы так Его любим?
На выходных мы с Ладой решили кутить. В планах были шашлыки (я намариновала целое ведро, и Ладин нос никак не мог успокоиться, все ходил ходуном и вынюхивал разомлевшее под жгучими специями мясо), какая-нибудь беспечная речка в пышном сиреневом кружеве, что-то соблазнительное в динамиках и пьяная от солнца и травяного духа голова.
Все было прекрасно – ровно до тех пор, пока моя свежеприобретенная машинка не чихнула жалобно, ахнула и застыла посреди уединенной полевой тропки. Я пару раз повернула ключ – ласточка моя молчала и только недовольно фыркала. Я вынула ключ, вставила обратно и снова повернула (а вдруг?) – но нет, ничего. Я покрутила руль, подергала рычаг коробки передач и повторила все сначала – глухо. Тогда я вышла из машины и отважно открыла капот. Оттуда дохнуло на меня жарким железом, кислой ржавью и чуднЫми мужскими ароматами, названия которым я даже не знала. Я нашла единственное, что можно было там покрутить, – и крутила в надежде на чудо, пока это что-то, тихо всхлипнув, не осталось в моих руках. Больше крутить было нечего – приставить обратно открученное тоже не удавалось. Вокруг кружили злые и звонкие юные комары, небо морщилось близким дождем. Из салона донеслось робкое чавканье Лады, которая наконец-то добралась до мяса. Дорога по-прежнему была пуста – только следы моих шин и тоненькая мышиная дорожка, которая терялась в пыльной траве. Хотелось плакать.