И тогда я сделала то, что всегда делает женщина, когда ей плохо, – позвонила мужчине. Пусть, видимо, давно уже чужому – но большому, сильному и умному мужчине, который скомкал все мои переживания и отбросил их подальше всего парой слов: «Еду. Жди и ничего не трогай».
И Антон появился – как всегда, совершенно идеальный, на блестящей чистой машине, ароматный, в отглаженной рубашке. Я, потная, с какой-то смазкой на щеке, напоминающей о чертополоховых зарослях прической и со сломанным ногтем, почувствовала себя окончательно несчастной и пропавшей.
Сияющая белозубой мокрой улыбкой Лада вывалилась к ногам Антона из узенькой щели в окошке, прижалась к его ботинкам и запела что-то нежное о том, как сильно она его любит, как ей было плохо без него и как здорово, что он теперь тут. Я в который раз позавидовала ее искренности и умению выражать чувства.
Несколько четких манипуляций, в ходе которых он даже не замарал белоснежных манжетов, – и вот моя девочка бодро пыхтит, изъявляя готовность везти меня в любой край света. Я решила по-дружески обнять Антона на прощание. Он был теплый и пах морем, и это был очень родной запах, знакомый по тем ночам, когда я утыкалась в его мягкое доброе плечо. Я засмеялась – и подняла на него глаза, а он…
Что я могу сказать? В «Жигулях» очень неудобно заниматься сексом. Голова упирается в потолок, Лада скулит на заднем сидении, машина валко раскачивается и грозит перевернуться – и вообще все вокруг грозит перевернуться, да и переворачивается, а потом опять встает на ноги. И все пахнет морем, и все так привычно и совсем по-новому, и с неба капает что-то несуразное дождливое, а мне тепло – и вот мир снова встает с ног на голову, и мне хорошо, и пусть так и будет всегда-всегда, я дома, наконец-то дома, и…
Но я очень самостоятельная. И совсем не хочу навязываться. И не хочу портить ему жизнь – зачем я ему сдалась, такая проблемная? И вообще, должна же быть у меня гордость? Поэтому я одернула юбку, поправила кудри, сняла и безжалостно скомкала порванные чулки и беззаботно чмокнула Антона в щеку: «Ну, пока?» Кажется, он хотел что-то сказать, но передумал. «Пока». На меня он больше не смотрел, молча тщательно застегнул рубашку, пригладил волосы, мигом стал снова идеальным и совсем чужим и вышел из машины.
Минут пять я еще красила губы и лелеяла свою гордость, а потом разревелась, уткнувшись носом в Ладину шерсть. В машине пахло недоеденным сырым мясом и едким луком – и аромат теплого моря становился все слабее и слабее.
Он! Это он, он, он! Мой хвостик стучал изо всех сил, а в горле все громко пело. Чтобы Он точно знал, как сильно я его ждала и как сильно мы Его любим.
Она сразу стала такая, какая должна быть. Нежная и очень теплая. Она улыбалась, руки у нее стали спокойные и мягкие, Она двигалась плавно и ласково теребила мои ушки.
С Ним было уютно и надежно. Я знала точно, что Она больше никогда не будет грустить и нам всегда будет хорошо. Она обнимала Его, а я прижималась к ним головой и пыталась тоже обнять их лапами. Я так их любила, так сильно! Я радовалась за Них, и мне стало весело. Я прыгала высоко-высоко, а Они смеялись, и мы были счастливые.
А потом Она почему-то перестала улыбаться, и Он собрал вещи, забыл погладить меня по голове и быстро ушел. А Она стала обнимать меня и плакать, и вся моя шкурка была мокрая, а Она все плакала и плакала. Соленое на Ее щеках жгло мне язык, и Она все не успокаивалась.
Я никак не могла понять, что случилось. Нам было так хорошо, зачем было портить? Зачем Она прогнала его, если мы Его так любим? Зачем Он ушел, если любит нас? Она что, теперь больше не будет улыбаться? Он что, обиделся и не вернется никогда? И как же тогда жить нам без Него, а Ему – без нас?
Мне тоже очень хотелось плакать, но я не знала, как это делается.
Последние дни что-то было не так, меня клонило в сон, а тело чувствовалось чужим, хотелось его снять, как колкий тесный свитер в катышках. Вот и опять, я сидела, пыталась пить кофе, который катался во рту гадкой слизью, мерила температуру (нормальная). И тут что-то зацарапало в памяти, что-то я упустила. Меееедленно-медленно, пока еще не веря, я пробралась к своей сумке, даже не наступив на Барбоса, и достала календарик. Раз, два, три… семь… четырнадцать! Клуша, ну как ты пропустила двухнедельную задержку? Как такое могло случиться? Я считала квадратики дат еще раз, и еще, и еще, и совершенно не знала, прыгать мне от радости или рыдать, – и растерялась, и захотелось уткнуться кому-то в плечо, чтобы меня уверили в том, что все непременно будет хорошо.