Наконец заветная комната распахнулась, и я прильнула к своему белоснежному спасителю. Оксана маячила сзади меня, а я пыталась отмахнуться от нее, чтобы меня оставили наедине с моим позором – вместе с раздирающей горло безысходной гадостью, болотным сумраком перед глазами и отвратительно чужими неловкими конечностями. Зелень немного поблекла, я почти смогла перевести дух…
«Подвинься», – прохрипела Оксана и, оттеснив меня плечом, выдохнула какое-то ругательство в недра унитаза. И еще. И снова.
Мир снова наливался мутной зеленью, и я, осторожно подвинув соседку, нырнула вслед за ней. Казалось, вся мерзость этого мироздания судорожно выливалась в унитаз через мою глотку. Я пыталась вдохнуть и хватала ртом густой воздух.
«Токсикоз?» – слабым голосом пискнула Оксана.
«Ага, – булькнула я. – А ты… У тебя что, тоже?»
«Не, у меня – кажется, чебурек, – Оксана снова оттерла меня от прохладного фаянса, к которому я прильнула всем телом. – Никаких больше вокзальных палаток! Уф…»
Мы сменяли одна другую, бережно поддерживали волосы и ободряюще хлопали друг друга по спине. Все крутилось и вертелось, в животе у меня сидело что-то колючее, кислое и рвущееся на волю всеми своими щупальцами. Хотелось плакать. И приткнуться под бок к Антону теплым
несчастным комочком.
Я всхлипнула и бросилась в новую схватку. Что за подлые мысли? Что я, дурочка какая-нибудь – не хватало только унижаться перед ним. Вот пусть теперь знает, потому что нечего…
Что – нечего, я и сама не ведала. Меня царапала больная обида непонятно за что, то ли за то, что он такой красивый и такой мне нужный, то ли за то, что я его выставила тогда из машины, а он и правда взял и ушел, то ли еще за что-то неясное – обида совершенно детская, с дрожащей губой и сжатыми кулачками.
Буря немного успокоилась. Мы с Оксаной лежали на ванном коврике, прижавшись друг к другу бессильными пустыми оболочками. Квартира за дверью шумела, мяукала, лаяла, что-то обрушивала, стекала по стенам и просыпалась на пол – зато у нас было тихо, душевно и почти уютно. Совместные объятия с унитазом очень сближают.
«Мы с ним очень хорошо жили, – тихонько скулила Оксана. – Пожениться хотели. А потом я решила: Москва, слава, деньги. Надо туда. А он говорит, глупости это, у нас и без Москвы всё хорошо. Я ему сказала, что он рохля и без амбиций…»
Оксана оглушительно высморкалась в банное полотенце и икнула.
«Зачем я так сказала? Дура… Он обиделся. А я уехала, мол, лучше Москва и амбиции, чем ты. Он мне звонил. А я…»
Издав гортанный рык, Оксана опять бросилась к унитазу. Я лежала на коврике и смотрела в потолок. Потолок разноцветился яркими искрами от граненого стакана. Я смотрела на развеселые искорки, слушала стонущую над унитазом Оксану и давилась злыми слезами. Ненавижу, ненавижу! Ненавижу его за то, что мне нужен. Ненавижу себя – за слабость. Ненавижу эту потертую квартиру, в которой мне с тем, что распирает мой живот, тесно и тяжело дышать. Все ненавижу! И очень сильно боюсь…
«Я же люблю его. Я бы бросила все тут, у меня тут все равно ничего нет, и вернулась к нему. Но как я ему позвоню? И как скажу? Что была, мол, дура, прими обратно? Противно…»
Да, дура, думала я, сглатывая липкие тухлые комки, Оксана гордая дурочка. Позвонила бы – и все стало бы хорошо. У нее ведь все просто, он любит ее и ждет. Это у меня все сложно.
По всем моим внутренностям текла кислая жгучая слизь, щедро приправленная слезами. Я не нужна ему – а он тем более мне ни на кой не сдался. Я буду сильная, самостоятельная, я сама подниму нашего ребенка и не попрошу у него ни копейки. Мне вообще никто не нужен.
И я решила уехать подальше, на край света, чтобы меня никто не нашел, – или пока хотя бы к подруге в Казань. И пусть меня никто не найдет – особенно тот, кто перестал звонить мне по вечерам.
Она достала большой чемодан и стала собирать вещи. Чемодан – это всегда что-то новое. Неужели… Неужели мы возвращаемся к Нему? Я хотела подпрыгнуть от радости, но Она была слишком грустная. Значит, мы едем не к нему? Значит, мы можем уехать и так Его и не увидим? Как же так?
Это неправильно, это плохо, так не должно быть! Я точно это знала. Если нам грустно без Него, а ему – без нас, надо все исправить! Неужели Она не понимает, как это просто?
Я положила морду на Ее коробочку и заскулила. Все плохо, плохо, а надо сделать хорошо! Обязательно надо, чтобы Он снова появился в этой коробочке! Я не хочу, чтобы Ей было грустно. Зачем мы уезжаем, если нам так весело вместе? Почему Его больше не слышно из коробочки?