— Позвони, Эдвин… в полицию…
Голос донесся до него еле слышно, но это был голос Сони… Значит, она жива… Словно во сне, Эдвин поплелся в комнату. Соня лежала под диваном, обитым парчой, обхватив руками своего черного ньюфаундленда. Собака царапала лапами паркет. Судорожными усилиями Соня удерживала пса. Приникла к нему, зарылась лицом в густую собачью шерсть. Рыдания сотрясали ее тело, словно разряды тока.
Эдвин упал на колени. На четвереньках заполз под обеденный стол. Пес когтями царапал пол, бил об него хвостом.
— Соня… ты ранена? — прошептал он. — Не могу понять…
Голос изменил ему. Эдвин закрыл глаза. Сглотнул. Обхватил голову Сони руками. Ее щеки, мокрые от пота и слез, согрели его ладони, ее рыдания отдавались во всем его теле, разбегаясь по нему, как круги по воде.
— В полицию… позвони, — всхлипывая, повторила она.
— Что случилось у вас… кто это сделал?..
— Только не спрашивай… нету сил… Эдвин, милый… звони в полицию.
Новый шквал рыданий захлестнул ее, отчаянно прижималась она к мохнатой собачьей спине, словно надеясь спрятаться под шкурой пса. Телефон стоял на столике у окна, разрисованном вручную. Эту роспись в народном стиле Эдвин воспринял сейчас как насмешку. Он побрел к столику.
Надо было раскрыть телефонную книгу, отыскать в ней номер телефона полиции и правильно набрать цифры. Чтобы унять дрожь в руках, Эдвину пришлось укусить себя в палец.
— Проклятие… Проклятие… — закручивая карусель диска, Эдвин всякий раз беззвучно ругался про себя.
Наконец он услышал гудки. Ожидание длилось целую вечность. За первой вечностью потянулась вторая. У Эдвина бешено застучало в висках.
— Полиция!
Ответили! Будто камень свалился с сердца. Ни холода, ни тепла не было в голосе дежурного полицейского. И все же он позволял вспомнить о солнце, о вольных птицах в лесу, свежим ветром ворвался он в омут страха — как спасительный привет из другого мира. Облегчение, которое почувствовал Эдвин, мешало ему говорить.
— Алло! Полиция слушает…
Голос дежурного уже звучал настороженно.
— Приезжайте скорей!.. Таге Ольссон с женой убиты… похоже, их застрелили… Я почту доставил им… я сейчас с их телефона звоню… Они мертвые в кухне лежат… Оба мертвые…
— Имя? — оборвал полицейский поток его слов.
— Эдвин… Эдвин Киннунен.
— Личный номер?
"Этот проклятый личный номер для них важней жизни и смерти!" — подумал Эдвин, но тут же ответил:
— Семьдесят два ноль четыре ноль шесть тире пятьдесят двенадцать.
— Звонишь откуда?
Полицейский выговаривал слова медленно и спокойно.
— С хутора Таге Ольссона… из комнаты говорю…
— Не спеши. Где находится хутор?
— От лавки два километра надо ехать в гору, к лесу. А от того места, где ящик почтовый, свернуть на боковую дорогу…
— Куда ехать надо?
— Так я же сказал — к лесу! В гору ехать… от кооперативной лавки!
— Название населенного пункта?
— Омутсфорс.
— Не уходи. Дожидайся нас. Ничего только не трогай.
— Ради бога, скорей!
— Едем!
Разговор окончен.
Он вернулся к Соне, упал перед ней на колени. Руками обхватил ее голову, окунулся в ее отчаяние. Сжал щеки ее с такой силой, что заныли руки. Он не смел пошевельнуться из страха, что она его оттолкнет. Он хотел утешить ее. Ободрить ее добрым словом. Тщетно искал он слова, подходящие к случаю. Как мало на свете слов, мелькнуло в уме.
Соня беззвучно рыдала.
— Где же ты теперь будешь жить? — спросил он, сам не зная зачем.
Услышав этот вопрос, она отпрянула от пса. Удивленно вскинула голову и уставилась на Эдвина. К мокрым щекам прилипла собачья шерсть. Глаза ее были красные от слез. Собака отряхнулась и ринулась в кухню.
— Не знаю, — сказала Соня, — кажется, у мамы кузина есть…
Она сказала "есть", не сказала "была".
— Где она живет-то?
— Да там, за фабрикой, у поля ржаного, где по весне журавли пасутся…
Откинув с лица длинные пряди, она встала. Глубоко вздохнув, вытерла рукавом кофты глаза и всхлипнула. Отвернув лицо от Эдвина, быстро миновала прихожую и прошла на веранду. Эдвин — за ней. Попугаи вроде бы притихли. Пес в кухне надрывался лаем. Проходя мимо двери, сквозь солнечную полосу в прихожей, Эдвин старался не смотреть в раскрытую дверь, что вела в кухню. Однако своим внутренним оком он отчетливо видел всю картину, в мельчайших деталях. Ничто не ускользнуло от его глаз. Даже навозные мухи.