Новейшей марки телефоны, с приглушенным звуком, жужжали наперебой — казалось, в генштаб полиции ворвалось несколько пчелиных роев. Мужчины и женщины, в мундирах и в штатском, сновали взад и вперед — от стола к столу, от одного телефона к другому. Хлопали двери — то открывали их, то закрывали. В руках у служащих были какие-то бумаги, у некоторых — папки с черными корешками. Женщина в ажурных чулках внесла поднос с двумя чашками кофе. В разгар скучного лета полиция маленького вермландского городка вдруг оказалась в центре внимания средств массовой информации, обретя дело куда более интересное, чем привычное расследование обстоятельств, при которых какой-нибудь лось угодил под колеса машины. Лица полицейских полностью отражали всю серьезность и значимость момента.
Подростков ввели в помещение, где стояли обитые зеленой кожей стулья, а также стол, предназначенный для совещаний, с красивой столешницей из полированного орехового дерева. Помощница "желтого галстука", средних лет дама в белой блузке с вишневого цвета заколкой в пышной прическе, с искренней материнской лаской в глазах, угостила их бутербродами с сыром — на хлебе из муки грубого помола лежали красные колечки перца — и налила им из автоматической кофеварки в коридоре по кружке дымящегося какао.
— Кушайте, дети, — сказала она. — Не грех подкрепиться, пока вы дожидаетесь кринспа Мальмберга.
Ее землянично-алые губы и лиловые тени на веках весьма шли к загорелому лицу, свидетельствуя, что эта женщина еще не сложила оружия в борьбе с годами.
— Кринсп? Его что, так зовут? — спросил Эдвин.
Женщина улыбнулась.
— Это у нас в полиции его так зовут, — пояснила она. — Кринсп — это просто сокращение от слов "криминальный инспектор", то есть инспектор по уголовным делам. А фамилия его — Мальмберг, это он привез вас сюда.
Усевшись на стул в углу комнаты, она извлекла из своей сумки вязанье и принялась считать петли.
У сыра на бутерброде был привкус бумаги. Соня с шумом прихлебывала какао. Вроде бы она рядом с Эдвином, но на самом деле — далеко-далеко. Смотрит прямо перед собой, но ничего не видит. Какао стекает у нее по губам, и бутерброд она жует машинально. Она словно замкнулась в самой себе, отгородилась от всех плотным прозрачным колпаком неприступности — сидит вот и смотрит прямо перед собой. Эдвин вдруг почувствовал горечь. Как смеет она так с ним поступать! Он же готов разделить с ней весь ее страх и отчаяние. Он осторожно накрыл ее руку своей ладонью. И снова она не отняла руки. Теперь ему надо быть сильным. Надо сказать ей что-то такое, что подарит ей силу. Такое, что вытравит ужас из ее души, утешит ее. Такое, что сблизит их друг с другом. Такое, что прогонит безнадежность. Чтобы в глазах ее вновь вспыхнул свет. Она же все равно что часть его, Эдвина. Ее мука — и его мука тоже. Неужто ей это не понятно?
— Будто на трамплине стоишь, — тихо проговорила она, словно только что прочитала его мысли.
— На трамплине?
— Да, на трамплине. Над страшной, огромной черной пропастью. И я должна прыгнуть…
— Да не свалишься ты в пропасть эту! Влево прыгнуть можешь или вправо…
Соня замотала головой. Тихо покачиваясь на месте, все так же смотрела прямо перед собой.
— Ничего-то ты не понял…
— Я так хотел бы тебе помочь… Может, зря я сейчас такое тебе говорю… но я где-то читал: все удары судьбы — неотъемлемая часть нашей жизни. Что бы ни свалилось на нас, пусть самое страшное и зловещее, все равно — в то же самое время это начало чего-то другого… нового… Понимаю, каково у тебя сейчас на душе… но это совсем не значит, что впереди — пропасть…
— Огромная страшная черная пропасть, — повторила она, словно не расслышав его слов.
— Если черная — значит, нужен свет, — сказал он.
— Что-что? — переспросила она, словно только сейчас очнулась и заметила, что он сидит рядом.
— Я-то сказать хочу… может, просто, куда-то пропал свет, а после он вспыхнет… — тихо и не очень уверенно проговорил Эдвин.
— Черное черным и останется, — резко отрубила она и отдернула руку.
Эдвин прикусил губу и пожалел о своих словах.
Помощница "желтого галстука" давно уже не позвякивала спицами. Притворяясь, будто считает петли, она прислушивалась к их разговору.
"Желтый галстук" пригласил Соню на беседу. Этот, как его, Кринсп Мальмберг, покровительственно обнял ее за плечи. Соня вышла из комнаты, даже не оглянувшись на Эдвина. Он ощутил укол ревности — ему показалось, будто в дверях она прижалась к следователю.